Все не случайно - Вера Алентова

Конечно, я много слышала о нем и слушала его божественный голос на пластинках. А впервые увидела на сцене, когда в Большом театре давали «Евгения Онегина» в честь его 70-летия в 1972 году. Сергей Яковлевич исполнял свою традиционную партию Ленского. Голос, несмотря на солидный возраст, звучал прекрасно и узнаваемо. Заполненный зал благодарил своего любимца горячими аплодисментами почти за каждую спетую ноту, и это обожание зала производило мощное впечатление. Но располневший Лемешев был туго затянут в корсет, плохо двигался, загримирован густо и ярко, да к тому же в темном кудрявом парике, смотревшимся на пожилом кумире неестественно. Театральные уловки совсем не молодили, а, наоборот, производили гнетущее впечатление. Казалось, будто большого артиста намеренно поставили в неловкое положение. Уверена, выйди он на сцену без лишних ухищрений, впечатлил бы гораздо больше. Ведь главное – его уникальный голос, на удивление все еще молодой! И первая же нота заставила бы зал так же содрогнуться аплодисментами, но без слез и сожалений о быстротечности жизни.

Через четыре года после того юбилейного спектакля в Большом мы встретились с Сергеем Яковлевичем в спектакле «Снегурочка». Берендеем он был прекрасным – белым, с длинной седой бородой, и очень добрым. Человеком, при столь недолгом знакомстве, тоже показался простым и доброжелательным. Эти прекрасные качества часто сопровождают истинный талант.

В нашем спектакле у Лемешева была драматическая роль – новый опыт для Сергея Яковлевича. Долгие годы он исполнял Берендея в опере Римского-Корсакова, а сейчас согласился на эксперимент – сыграть Берендея как драматический актер: произнести, а не спеть стихотворный текст Островского со сцены Колонного зала. На спектакле в первых рядах партера сидели многолетние поклонницы Лемешева. С прямыми спинками, седые, с раскрасневшимися от волнения щечками. Очаровательные старые дамы ловили каждое слово своего божества. Уже несколько лет, как Сергей Яковлевич ушел с оперной сцены, но он не мог их разочаровать. И вот Лемешев в образе Берендея произносит текст:

И вдруг окончание фразы поет своим хрустальным голосом, высоко и протяжно:

Боже, что случилось в зале! Как до обморока были счастливы седые дамы, утирающие непрошеные слезы со своих раскрасневшихся щек! Как же они ждали этого удивительного голоса, этой знакомой ноты из оперы «Снегурочка», которую они слышали десятки, сотни раз! Как молоды они сразу стали!

Этот фокус с внедрением оперного фрагмента в драматическую роль он проделал, мне кажется, для них, а может быть, просто не удержался, вспомнив былое. Как ему аплодировали! Это был триумф, его не отпускали со сцены. Сколько же счастья подарил залу в этот вечер Лемешев, знаменитый, обожаемый Лемешев. Но он принимал эти не смолкающие аплодисменты с простотой и достоинством, и я впервые поняла, что такое большой артист – звезда! Залу был нужен только он. Мы, стоящие с ним рядом и кланяющиеся вместе с ним, оказались массовкой. И мы сами это понимали. И нас это нисколько не обижало – мы были счастливы, что стоим рядом со звездой, и благодарили за это судьбу.

Еще одна удивительная личность, память о которой я храню с любовью и благодарностью.

До нашего театра она работала в театре Моссовета и всю жизнь была к нему привязана душой, даже после долгих лет работы в театре имени Пушкина. Она часто говорила: а вот у нас в театре… И это «у нас» обозначало театр Моссовета.

У Ольги Артуровны был трудный, неуживчивый характер. Она была человеком умным, сильным и язвительным. Редко кого-нибудь или что-нибудь хвалила, а вот по поводу неудачной, по ее мнению, актерской игры любила съязвить. Ее опасались. Она никогда не позволяла за себя платить даже в троллейбусе, а если за нее вдруг кто-то все-таки платил, она обязательно эти четыре копейки возвращала. Она была одновременно замужем за двумя талантливыми мужчинами, каким образом, не очень понимаю, но это факт. Оба очень ее любили и покинули наш мир задолго до нее. Ольга Артуровна была очень одинока, но настолько независимо держалась, что догадаться об этом почти не представлялось возможным. Она была состоятельным человеком, но деньги тратила очень осторожно и неохотно. Не имея детей, она была очень привязана к племянницам – дочерям сестры. Ольга Артуровна была сурова. Однажды ее разыскал отец, который оставил их мать с двумя малыми детьми, а теперь пришел к ней, дочери с известной фамилией – его фамилией! – с покаянной головой. Она выставила его за дверь. Сразу, даже не дослушав. Только бросила: «Я вас не знаю и знать не хочу!» Когда ее взрослая племянница переживала тяжелый и не обещающий ничего хорошего роман, обратилась к ней с вопросом, что же делать, Викландт ответила – страдать! Когда при смене художественного руководства ей показалось, что в ней не очень заинтересованы, она подала заявление об уходе и ушла из театра.

Она никогда не ходила на похороны. Даже когда умерла ее сестра, к которой она была очень привязана. Мертвой сестру Викландт не видела. Когда Ольга Артуровна сама попала в больницу и поняла, что лечение не помогает, она отвернулась к стене, отказавшись от еды, питья и общения. Она решила покинуть этот мир, и она его покинула. Она ушла в другой мир королевой. Она и в жизни была королевой!

Впрочем, Ольга Артуровна в театре до сих пор со мной рядом. В моей гримуборной висит ее портрет, на гримировальном столике стоит ее коробка с гримом, которую мне передала племянница Викландт, так на нее внешне похожая. После смерти Ольги Артуровны слова племянницы «она вас любила!» были мне дороги. Коробка эта с гримом тоже со своей историей. Ее привез с фронта в подарок своей возлюбленной Валентине Серовой Константин Симонов. Серова подарила эту коробку Ольге Артуровне, и теперь она у меня. Я пользуюсь ею каждый раз, когда играю спектакль.

Когда Роман Козак только занял пост главного режиссера, мне позвонили из Управления культуры и поинтересовались, что я думаю по поводу его назначения. Я была очень за: я радовалась, когда его назначили. Когда Романа не стало, опять возник вопрос о художественном руководстве. В Управление культуры пришли новые люди, и с ними по долгу службы был связан наш директор Вячеслав Евгеньевич Орлов. Человек он замечательный, рыцарь театра, воспитанный Шверубовичем на постановочном факультете в школе-студии МХАТ.

Вячеслав Евгеньевич – скромный, молчаливый, с тихим голосом, но очень профессиональный и знающий. Оказывается, студентом-постановщиком он поучаствовал в нашем дипломном спектакле «Дядюшкин сон», помогал правильно направить свет. Рассказал он мне об этом случайно, когда мы уже много лет вместе служили в театре. Начинал он свою карьеру в театре Маяковского в должности заведующего постановочной частью и потому про сцену и все, что к ней имеет отношение, знал досконально. Я всегда любила Орлова за его высочайший профессионализм, честность и умение спокойно и делово решать производственные проблемы на любом уровне. Узнав, что мы с ним еще и однокашники, я полюбила его еще больше, уже какой-то родственной любовью.