Все не случайно - Вера Алентова

Армен Борисович снимался невероятно много, везде был интересен и достоверен. При этом много работал в театре и играл свои роли глубоко и мощно. С появлением частного театра и антреприз работал и там. Возможно, потому, что у него не было своего директора, он не мог уследить за графиком и стал подводить людей. Мог не появиться на спектакле, не приехать на гастроли, сообщая о том, что заболел в самый последний момент, и ставя в тупиковую ситуацию устроителей спектакля. Более того, однажды выяснилось, что в этот день он вовсе не болел, а играл спектакль в другом городе. Злые языки говорили о его эгоизме, что он всегда поступает так, как удобно ему, но мне с этим согласиться трудно. Я была свидетельницей другого отношения к людям.

Мы летели небольшой группой в Нью-Йорк для съемки одного из эпизодов «Ширли-мырли». Перелет предстоял длинный, вылет ранний, прибыть в аэропорт нужно задолго, и потому все невыспавшиеся и хмурые.

И вдруг в аэропорту появилась многочисленная группа армян. Увидев своего соотечественника и кумира, они бросились к Армену Борисовичу. После общего ажиотажа каждый хотел поделиться с ним чем-то личным, отводя в сторону: кто-то что-то тихо ему рассказывал, кто-то пытался с ним выпить, кто-то энергично задавал вопросы. Джигарханян выглядел совершенно измотанным, ему было тогда шестьдесят, но он уделил внимание каждому, кто к нему подошел. Меня потрясла его выдержка и интеллигентность. Думаю, эгоистичному человеку такое деликатное отношение к людям несвойственно.

Ну, а его удивительный актерский дар я увидела вблизи тоже во время съемок «Ширли-мырли». В единственной совместной сцене он шел вдоль шеренги с актерами, среди которых была и я, и каждому внимательно заглядывал в глаза. Его снимали со спины, а мы наблюдали, сколько нюансов и едва уловимых мимических движений возникает в его лице. Каждому доставался свой неповторимый взгляд. Когда он дошел до меня, мне показалось, что у него поменялся даже цвет глаз.

С Анатолием Дмитриевичем Папановым мы были партнерами в фильме «Время желаний». В одной из сцен его герой бросается к моей героине, должен прижать ее к себе и почти плакать от нахлынувших чувств. Перед съемкой этого кадра Анатолий Дмитриевич очень нервничал, а потом подсел ко мне и тихо, извиняясь, сказал: понимаешь ли, я никогда влюбленных не играл, у меня сложилось другое амплуа, так что я не знаю, как подступиться. Я его уверила, что вместе мы справимся, но справиться сразу не удалось. Я лежала на диване, Папанов как-то бочком ко мне подходил, я приподнималась ему навстречу, он меня неловко обнимал и осторожно, как стекло, прижимал к себе. Парочку дублей Райзман терпел, но потом отодвинул Папанова, бросился ко мне, встал на колено перед диваном, я подалась к нему, и он очень ловко подхватил мое движение, крепко и умело обнял меня, прижал к себе, на секунду замер, а потом под аплодисменты группы сказал Папанову, вставая с колен: «Вот так надо!»

Райзману было восемьдесят, а Папанову шестьдесят. Да, Папанов не умел играть любовь, в чужом амплуа чувствовал себя неловко, но именно в этом блестящая режиссерская находка Райзмана – для «Времени желаний» нужно было найти блестящего актера, который не знает, как играть любовь.

Папанова любила вся страна, реплики его героев помнили и цитировали, а Волк из «Ну, погоди!» стал национальным героем. Свидетельством особой народной любви стал эпизод, по сюжету очень похожий на тот, что случился с Баталовым во время съемок «Москва слезам не верит», но с совсем другим финалом. Однажды, опаздывая на какой-то натурный объект, наша мосфильмовская машина что-то нарушила, и милицейский свисток заставил ее остановиться. Водитель пошел объясняться, и вслед за ним отправился Папанов. Гаишник Папанова узнал сразу и даже присел от неожиданности, а потом, расплывшись в улыбке, встал по стойке «смирно», отдал Папанову честь и отпустил нашу группу с миром, притормозив жезлом поток транспорта, чтоб мы могли спокойно ехать дальше. Даже автографа от неожиданности у Папанова не попросил, лишь провожал его счастливой улыбкой, глядя вслед нашей машине.

После спектакля я ухожу из театра почти последней: так было всегда. Я и прихожу в день спектакля рано, люблю эту редкую закулисную тишину, люблю стоять на сцене и смотреть в пустой зрительный зал и просить его о помощи, если спектакль трудный. А после спектакля я не торопясь разгримировываюсь и переодеваюсь. И однажды в тишине закулисного коридора, после окончания спектакля «Невольницы», я услышала вначале цоканье дамских каблучков, а потом осторожный стук в дверь гримуборной. Уже почти все актеры разошлись, зрители еще стояли в очереди за одеждой в гардеробе… а ко мне вошла Любовь Орлова. От неожиданности я вскочила, потеряла, что называется, дар речи и слушала комплименты в адрес своей игры, плохо осознавая происходящее. Растерянная я стояла напротив этой великой женщины и пролепетала «спасибо» после ее недолгого и совершенно невероятного монолога. А потом в оцепенении слушала звук ее удаляющихся каблучков.

В это время в театре работала завлитом племянница Любови Орловой – Нонна Юрьевна Голикова. Она мне не раз говорила, что Любочка, так она называла свою знаменитую тетю, наслышана о нашем спектакле и хочет его посмотреть. Но когда Любовь Петровна пришла на спектакль, ни ее племянницы, ни кого-либо из руководства в театре не оказалось. Некому было принять великую актрису, и никто из актеров не знал, что она на спектакле.

На следующий день я спросила у Нонны Юрьевны, как она могла не предупредить, что придет Орлова? Выяснилось, что она и сама этого не знала: оказывается, Любовь Петровна любит прийти в театр, никого не известив, как обычный зритель. Орловой было в то время семьдесят лет. Она могла и не затрудняться: пройти из зрительской части через сцену, подняться на второй этаж и разыскать мою гримуборную в самом конце длинного коридора дело непростое. Но она процокала весь этот путь на своих каблучках одна, без сопровождения, и сказала мне столько замечательных теплых слов. Значит, желание их сказать было искренним. То, что Любовь Петровна решила прийти ко мне и сказать все эти замечательные слова, наполнило меня неизъяснимым счастьем.

Однажды, когда мы с мужем были в гостях у Михаила Ильича Ромма, речь зашла об Орловой и Александрове. Ромм сказал, что они принадлежали к редкому типу очень везучих людей, им везло всегда и во всем, даже на бытовом уровне. И привел такой пример. Когда началась война, Орлова и Александров оказались в Белоруссии, а с нее, как известно, и начались ужасающие обстрелы и бомбардировки. И, уезжая в спешке, свои два тяжеленных чемодана они отдали совершенно незнакомому человеку со словами, что им проще уехать налегке, а вещи пусть побудут у него, до лучших времен. Когда война закончилась, через пять лет, этот случайный человек разыскал их в Москве и вернул чемоданы в целости и сохранности. Это ли не чудеса везения?

Если история с чемоданами не миф, а сомневаться в словах Михаила Ильича причин нет, то я считаю, эта прекрасная пара была достойна всяческого, даже самого невероятного везения.

Музыкальная сказка «Снегурочка» по пьесе Островского задумывалась как радиопостановка, но в результате получился полноценный спектакль, с костюмами и гримом, правда, сыграли мы его всего один раз в Колонном зале Дома Союзов. Я играла Весну – большую и прекрасную роль, а главной достопримечательностью спектакля стал народный артист Советского Союза Сергей Яковлевич Лемешев, сыгравший Берендея.