Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

Как это странно! Всякий раз, пустившись в странствие, он познавал что-то очень важное, и всякий раз возвращался измененным, иным. Когда он покинул своего дядю и отправился в Броселиандский лес, он познал свои слабости, свои пределы и понял необходимость противостоять самому себе. В Англии вместе со слепотой его ожидали другие открытия. В первую очередь — дружба Туссена, без которого он не выжил бы; затем — эта удивительная способность разгадывать любого человека по звуку его голоса; и, конечно, Ариетта…

И Франсуа отнюдь не собирался останавливаться. Вновь обретя зрение, он теперь неодолимо желал видеть, видеть, видеть, смотреть во все глаза, накапливать образы, любоваться — до помрачения света в очах! Открыв себя, открыв других, Франсуа желал теперь открыть и весь остальной мир.

В Руане они купили себе другое платье, лошадей и прогулялись по городу. После сытного обеда, обильно орошенного вином, Туссен спросил своего хозяина:

— А теперь куда мы направимся? Вернемся в Куссон?

Франсуа решительно замотал головой. Мысль вернуться в замок после смерти крестного леденила ему сердце. Но куда же тогда? Мир обширен. Франсуа твердо решил открыть его для себя, но не знал, с чего начать. И тут его осенило. Он вспомнил о вопросе Французской Мадам, на который не смог ответить, и ему пришло в голову все то, что он слышал о самом большом, самом богатом и самом прекрасном городе вселенной. Он поднял свою кружку и чокнулся с Туссеном.

— Мы едем в Париж!

Франсуа не забыл про выкуп. Было бы слишком глупо допустить, чтобы куссонский управляющий, еще ничего не слыхавший о его побеге, отослал деньги графу Солсбери. Встретив по выходе из харчевни какого-то паломника, возвращавшегося от святого Якова Компостельского, Франсуа убедил его завернуть в Куссон и передать послание, в котором управляющему предписывалось отправить сумму выкупа в Париж, на адрес, который он сообщит позже, и вознаградить подателя сей записки золотом.

Небольшими переходами, поскольку торопиться им было некуда, они двинулись вдоль берега вверх по течению Сены. Долгожданное событие произошло 25 января, в день святого Павла. Туссен ехал впереди. Путники поднимались по довольно крутой тропе, ведущей на холм, только что миновав какую-то деревушку, раскинувшуюся среди виноградников. Над соломенными крышами крестьянских лачуг вился легкий дымок — мирная, успокаивающая глаз картина. Вдруг Туссен закричал:

— Господин мой, вы только взгляните!

Франсуа пришпорил, догнал оруженосца и внезапно остановился, потрясенный увиденным. Солнце садилось и озаряло пейзаж на востоке. А там… В розовых закатных лучах Франсуа разглядел невообразимое скопище домов, нескончаемых крепостных стен, башен, колоколен. Он прошептал в восхищении:

— Париж!..

В этот момент мимо них проходил какой-то крестьянин с вязанкой хвороста на спине. Франсуа окликнул его:

— Где мы?

— В Шайо[21], мессир.

— Хорошо знаешь Париж?

— Частенько отвожу туда свое вино на продажу.

— Тогда называй все то, что мы видим. В обиде не останешься.

Крестьянин положил на землю свою вязанку.

— Вон там, слева, с самого краю, замок с островерхими крышами, сразу же за городской стеной, — это Тампль. А вон тот замок, который еще больше, ближе к Сене и к нам, — это Лувр. Потом остров Сите с собором Богоматери и королевским дворцом. А вон там, на том берегу, — гора святой Женевьевы, там студенты живут, это их вотчина.

Гора святой Женевьевы… Франсуа вдруг вспомнил, что давно уже не имел никаких известий от своего брата. Последнее, что он слышал о нем, было сообщение о его переезде в Париж после блестящего окончания учебы в Ланноэ. Стало быть, вопреки тому, что он думал, кое-какие знакомства в столице у него имелись.

Крестьянин прервал ход его мыслей:

— Ежели вы хотите добраться туда до темноты и закрытия ворот, мессир, то вам стоит поторопиться.

Франсуа отблагодарил его, бросив монету, и тронул коня. Крестьянин подобрал монету, увидел, что она английская, и в сердцах плюнул на землю, но все-таки сунул ее в свой кошелек.

Франсуа и Туссен скакали во весь опор. Вскоре дома сблизились и образовали улицу. Справа возникло большое темное здание. Какой-то причудливо одетый человек собирался туда войти. На нем было серое платье с нашитыми на него медными лилиями; в руках он держал палку, на обоих концах окованную железом.

Франсуа окликнул его:

— Где мы?

— Улица Сент-Оноре[22], мессир.

— Мы совсем не знаем Парижа. Не хотите ли послужить нам проводником? Вас отблагодарят.

Человек печально ухмыльнулся:

— Это уж точно, что вы не знаете Парижа, иначе догадались бы, кто я такой. Это одеяние носят все Три Сотни — триста слепых, для которых Людовик Святой велел построить приют, — как раз тот, что перед вами. Поезжайте все прямо и прямо: Париж там. Вы въедете в него через ворота Слепых.

Ворота Слепых! Ему, самому недавнему слепцу, предстояло въехать в Париж через ворота Слепых. Это был словно какой-то знак, переход от тени к свету, выход в новый, чудесный мир… Франсуа достал из кошелька золотую монету, подал ее слепому и пустил коня в галоп.

Париж действительно оказался совсем рядом. Франсуа чуть не наткнулся на городскую стену — сооружение хоть и старинное, более чем пятисотлетнее, но по-прежнему производящее внушительное впечатление. Массивная, зубчатая, она через равные промежутки прерывалась круглыми башнями с остроконечной кровлей. Ворота были устроены наподобие выдвинутой вперед квадратной крепостцы с подъемным мостом. Стражники, заметив Франсуа и Туссена, велели им поторопиться. Те стрелой пролетели в ворота, и подъемный мост тотчас же закрылся за ними. Франсуа поднял глаза. Он был в Париже!

Первое, что удивило его, была каменная мостовая. Тогда это встречалось крайне редко. Даже в Лондоне улицы были вымощены не целиком, а лишь в очень немногих местах — рядом с Савойскими палатами, например, или перед Вестминстерским дворцом. Второе, что поразило Франсуа, — это царившее повсюду необычайное оживление. По обеим сторонам улицы тянулись сплошные лавки, устроенные в нижнем этаже таким образом, что наружу откидывался горизонтальный ставень, который и служил прилавком.

Франсуа заметил человека с бочонком на плече и чаркой, повешенной на шею. Он что-то кричал на ходу, и по мере его приближения торговцы убирали товары с прилавков, поднимали ставни, а прохожие ускоряли шаг. Вскоре крик стал различим:

— А вот кому мальвазии! Бочонок из «Старой науки», десять денье пинта. Прошу угощаться!