Эта ласковая земля - Уильям Крюгер

У дорожки, ведущей к ступеням здания суда, стояла каменная скамья. Мы сели, и я пристально посмотрел ей в глаза.

– Я могу тебе доверять?

В ответ она подалась ко мне и поцеловала в губы, на этот раз долго.

Я назвал ей свое настоящее имя и рассказал про все, что произошло за последние несколько недель, все, за исключением убийств. Как сказать девочке, которую любишь, что ты хладнокровный убийца?

– Ты думаешь, они там?

– Если их забрала полиция, то возможно.

– Ты что, собираешься просто войти и спросить?

– Не уверен.

– Тебя будут искать, да?

– В газетах не было моего имени, так что может быть и нет.

– Ты можешь выдать себя расспросами.

Вероятно, она была права, и я сидел, уставившись на рельефный камень, не зная, как получить ответы, не вызвав подозрений.

– Я могу спросить, – сказала она.

И мне снова захотелось ее поцеловать. Что я и сделал.

– Это может быть опасно. У тебя могут быть большие проблемы.

– Я хочу помочь. – Она встала и улыбнулась мне. – Не волнуйся, я вернусь.

Она подошла к зданию суда, поднялась по ступенькам, и этот огромный зал правосудия поглотил ее.

Ждать пришлось долго, почти полчаса, если верить часам на башне. Я был уверен, что с ней что-то случилось, она задала не тот вопрос не тем людям, и теперь вместе с моей семьей оказалась пленницей. И это я виноват. Я смотрел на эту каменную крепость и не видел ни одной причины оставаться на свободе. Я встал и прошагал по тротуару, поднялся по ступенькам и уже потянулся к двери, как на вышла Мэйбет.

Она взяла меня под руку, и мы вернулись на каменную скамью.

– Я поговорила с женщиной, которая работает на полицию, но сама не полицейский, – заговорщически сказала Мэйбет. – Она печатает на машинке и все такое. Происходит что-то крупное. Она назвала это облавой. Но это все, что мне удалось из нее вытянуть. Ничего про твою семью. – Страх на ее лице был отражением моего. – Это на тебя облава?

«Облава», – подумал я и пришел к выводу, что мой самый страшный кошмар воплотился в жизнь. Они схватили Альберта, Моза и Эмми и теперь ищут меня.

– Думаю, да.

– Что будешь делать?

– Я не могу бросить свою семью. Я должен их вытащить.

– Как?

– Не знаю. Надо подумать. Давай пройдемся.

Не знаю, сколько мы ходили по улицам Манкейто. Мэйбет молча шла рядом. Я ломал голову, пытаясь придумать, как вытащить свою семью, но всегда приходил к тому, что я никто и у меня ничего нет.

– Мне пора возвращаться, – наконец сказала Мэйбет. – Мама и Мамаша Бил будут беспокоиться. Идем, Оди.

– Бак! – рявкнул я. – Теперь меня зовут Бак.

От резкости в моем голосе она шагнула назад. Но не ушла, а взяла меня за руку.

– Когда больше не во что верить, остается верить в чудо.

Я посмотрел на ее залатанные штаны, на ободранные ботинки со стоптанными каблуками и бечевкой вместо шнурков, тонкую рубашку, выгоревшую на солнце почти добела. Я подумал про ферму в Канзасе, которую они потеряли, и ее отца, прямо сейчас сидящего в подпольном баре, вероятно пропивающего то немногое, что еще у них оставалось. Шофилды потеряли все, и тем не менее Мэйбет все еще верила в чудеса.

Она мягко потянула меня за руку.

– Идем со мной. Вместе мы что-нибудь придумаем.

Куда еще мне было идти? Поэтому я развернулся с ней, и мы пошли обратно.

Однако не доходя до Хоперсвилля, мы наткнулись на обелиск массового захоронения. На небольшом, заросшем травой участке за железной решетчатой оградой стоял огромный кусок гранита, отполированный и обтесанный в виде надгробной плиты. На нем была выбита надпись:

– Боже мой, – сказала Мэйбет. – Это ужасно. Что произошло?

– Не знаю.

Я смотрел на серый памятник страшной человеческой жестокости, и мне на ум пришла Эмми. Я вспомнил, что она сказала после своего последнего припадка, перед тем как погрузиться в целительный сон. Она сказала: «Они мертвы. Они все мертвы». Это казалось глупостью, но я не мог перестать спрашивать себя, не это ли она видела? И если так, то откуда она узнала?

Я вернулся к мыслям об Альберте и Мозе и особенно о малышке Эмми. В то ужасное мгновение перед лицом твердого и сурового напоминания о трагедии мне казалось, что я всю жизнь всех подводил. Я убил Джека. Из-за меня Альберта укусила змея. Я пообещал сестре Ив, что буду приглядывать за Эмми, оберегать ее, но вполне вероятно, что она уже снова в загребущих руках Черной ведьмы, а Альберт с Мозом гниют в тюрьме, а я ничегошеньки не могу с этим поделать.

– Идем, – сказала Мэйбет и взяла меня за руку.

Когда мы вернулись, рядом с костром стоял бак с горячей водой, а миссис Шофилд развешивала постиранное белье на натянутой между двумя деревьями веревке. Как и всем в Хоперсвилле, Шофилдам приходилось таскать воду для готовки и стирки издалека, из колонки в большом парке на противоположной стороне заросшего деревьями холма. Мэйбет рассказала, что иногда поход за водой превращался в ужасное испытание, потому что жители города ненавидели Хоперсвилль и при встрече в парке начинали оскорблять, а то и бросаться камнями. От одной мысли о том, что кто-то может быть так жесток с Мэйбет, меня охватывал гнев.

Было уже далеко за полдень. Мамаша Бил сидела на ящике и вязала. Близнецы играли в шарики у круга, который Лестер нарисовал на земле. Увидев Мэйбет, они пригласили ее играть.

– Попозже, – отговорилась она. – Мы шли за папой… – начала она объяснять Мамаше Бил.

– Он вернулся, – сказала старуха с раздраженным вздохом и кивнула в сторону типи, откуда раздавался громкий храп. – На этот раз он оставил там жемчужную брошью твоей матери.

– Я много лет не ношу ее, – откликнулась мать Мэйбет от бельевой веревки.

– Он мог выручить за нее деньги на бензин, Сара.

– Которых нам хватило бы до куда? Не до самого Чикаго.

Мамаша Бил перевела взгляд на грузовик, распотрошенный мотор которого валялся на земле.

– Теперь мы можем и вовсе туда не добраться.

– Он пытался, мама, – сказала миссис Шофилд.

С каменным лицом, но мягким голосом Мамаша Бил сказала:

– Дети, у меня есть хлеб и сыр, если вы голодны.

И тут к стоянке Шофилдов прихромал капитан Грей.

– Полиция обыскивает Хоперсвилль, ищет кого-то.

– Кого? – спросила Мамаша Бил.

– Не знаю. Но они переворачивают все. Лучше не мешаться у них на пути.