Ведьма княгини - Симона Вилар

Но все же было еще нечто, что переодетый в дружинника ведун Малкиня уловил во всеобщем гомоне. Отозвав за овин Свенельда, сообщил негромко:

— Сюда эти мятежники из лесов порой за припасами нахаживают, местные их обязаны кормить, хоть это им и не очень любо. Так что будет лучше, если ты часть воев тут оставишь, пусть погост установят да с оружием не расстаются. А то эти лесные соколы могут и помститься селянам за то, что тебя мирно приняли.

Свенельд подумал, подумал и согласился. Правда, когда на еще одной сходке в другом селище Малкиня о таком же заикнулся, Свенельд поплевал на ладонь и показал ему кукиш.

— Если я так свои войска на каждой стоянке оставлять буду, вообще без дружины останусь.

В том, что именно Свенельд был прав, Малкиня понял, когда через день на растянувшееся по лесу воинство Свенельда было совершено нападение. Казалось, сам лес стрелял из чащи острыми жалами, словно град из смертоносных стрел обрушился на отряд в самой середине его длинной цепочки. Люди падали, когда острые стрелы вонзались в их не защищенные доспехами руки, шеи, лица, бились пораженные стрелами кони. Лес огласился криками, стонами, безумным лошадиным ржанием. И самое неприятное, что на узкой заболоченной тропе свои не могли помочь своим же. Произошла путаница, смятение, а врагам было только ловчее так губить русичей, оставаясь почти неуязвимыми в своих зарослях. Лишь кое-где мелькнули за кустами темные силуэты, но едва их заметили, едва конники, круша подлесок, двинулись в их сторону, лесные стрелки растворились, как морок. Лес затих, установилась тишина, прерываемая стонами раненых и хрипом умирающих.

Но самое страшное оказалось то, что древляне стреляли отравленными стрелами. И к ночи даже те, кого только слегка зацепило, кричали и корчились от страшных мук, их раны воспалились, и не было никакой возможности спасти их.

— Мне бы сейчас чародейскую воду! — почти стонал Свенельд. Он и не ожидал, что ему будет нанесен такой страшный урон, что он столько дружины потеряет. И посадник почти тряс Малкиню за грудки: — Где здесь живая и мертвая вода? Говори, ведун, иначе на кол посажу.

Но не посадил. По сути Малкиня сейчас был единственным, кто мог хоть как-то помочь. И хотя бывалые кмети знали по опыту всякие способы врачевания, они послушно внимали советам этого древлянского волхва, втирали выданные им мази, пытались повторять за ним заклинания… Бесполезно, раненых погибло столько, что когда их тела уложили на погребальный костер и подпалили, дым от костра стоял такой, что лесные враги могли даже по запаху понять, насколько удачна была их вылазка.

Малкиня сам не заметил, когда стал помогать русичам. Они были врагами, но он оказался в их лагере и, как ни хотел, не мог радоваться победе древлян, видя столько смертей. А вот иное он мог — это уловить из лесу чужую мысль. Ранее он не сказал об этом Свенельду, теперь же сам предложил помощь. Правда, пояснил, что помочь сможет только там, где проезжает сам, а вот за растянувшимся воинством следить и ему нет силы.

На следующий день Малкиня был как никогда напряжен, слушая лес. А все, что смог, — это уловить мысли затаившегося в чаще охранника небольшого лесного селения. Но и то хорошо: когда парнишку изловили, тот с перепугу сразу стал пояснять, что просто наблюдал за проходившим войском, однако сам же предложил, если его не тронут, провести чужаков через все ловушки и нацеленные на тропу самострелы, какими древляне обычно ограждали свои жилища. Вот и привел людей посадника к своим. Это оказалось просто захудалое поселение: пяток курных изб лепились над обрывистым берегом ручья, из жителей все больше старики и бабы. Тут и гадать не надо было, чтобы понять, что мужчины по большей части подались в леса, воевать с находниками с Руси.

Свенельд был так зол, что стал пытать старосту, чтобы тот выдал, где хоронятся лесные стрелки. Староста сперва храбрился, но да люди Свенельда умели пытать. Вот и повели чужаков в чащу, показали, где стоянка стрелков-древлян. Ну и уж тут русичи отвели душу — никого не выпустили, никого не брали в плен, всех положили. Правда, позволили местным похоронить своих. В этом было особое великодушие Свенельда, ибо, ощутив вкус победы, он не бывал жесток.

Именно поэтому Малк и решился ему поведать, что разглядел в мыслях старосты и чего тот не сказал под огнем и ножом. Дескать, тут недалеко есть большое село, которым правит баба. Вернее, она не правит, во главе села стоит старейшина, но он как раз старший брат этой разумницы Прости, к слову которой многие прислушиваются.

— И зовется то село Сладкий Источник, — подытожил Малкиня.

— Источник? — так и вскинулся Свенельд. Хлопнул ведуна по плечу, да так, что тот чуть с лавки не свалился. — Друже Малкиня, неужто мы нашли чародейскую воду? Неужто и нам Доля наконец улыбнулась!

Малкиня лишь посоветовал, чтобы проводника они взяли, пообещав жизнь, если к Сладкому Источнику проведет. Ибо село то хорошо охраняется. Одного не сказал, что упомянутая Простя — жена того Мокея вдовьего сына, который и стоит во главе лесных стрелков. Ну да вскоре их перепуганный проводник, желая выслужиться, сам о том поведал. Малкине только и осталось надеяться, что Свенельд считал ниже своего достоинства на бабах зло вымещать, что это по его понятиям было недостойно сильного воина. Но все же Малкиня от себя добавил то, что проводник не поведал: мол, баба эта хоть и женой Мокея слывет, да ведь оставил он ее, когда в Искоростень подался.

Свенельд покосился на ведуна зеленоватым холодным глазом из-под личины шлема: понятливый был, догадался, что про Простю эту его ведун уже проведал, но таился. Древлянин, что с него взять!

Селище Сладкий Источник и впрямь оказалось богатым: несколько крупных усадеб на лесной поляне над ручьем, да еще и отдельных избушек-землянок немало у леса настроено. У реки дети рыбу удят, на репишах видны силуэты женщин, козы пасутся на склоне, куры возятся, а от леса охотники тащат убитую лань на шесте. Но едва первые всадники стали появляться из зарослей, как в селище шум и крик поднялся, охотники бросили свою добычу и побежали к избам, а оттуда уже иные повыскакивали, кто с рогатиной, кто с ломом или дубиной. Но стали останавливаться, когда увидели, сколько все новых и новых конных воинов появляются из чащи.

«Ну хоть отсюда немногие в леса ушли, — отметил про себя Свенельд. — Видать, свое село им милее, чем общая судьба племени. Обычное дело, на этом все древляне живут. Так что и тут можем попробовать договориться».

Он выехал вперед, поднял две руки ладонями вперед — и извечном жесте, что с миром пришли и злых намерений не имеют.

— Да помогут вам Род и Макошь в ваших делах, добрые люди!

— И тебе здравия, хоробр, — вежливо отозвались из толпы.

Отвечали-то приветно, но взгляды суровые, мрачные. Баб и детишек как ветром сдуло. Правда, не всех, вон за этими рослыми силачами — все как на подбор, с каким-то удовольствием отметил Свенельд, — за их широкими спинами и плечами виднелся бабий повойник, богато расшитый цветным бисером.

Свенельд чуть тронул коленом коня, подъезжая, но мужики загородили путь.