Кривая дорога - Даха Тараторина

— Эй, молодуха! — приезжий поленился спешиваться, лишь пустил шагом уставшего в галопе мерина. — Это, что ли, Выселки?

Женщина ответила тихо, не поднимая глаз, не пытаясь рассмотреть говорящего:

— Это.

Наездник дважды объехал бабу по кругу. Иная б заволновалась: сейчас как даст сапогом в лоб, подхватит, перекинет через седло… И некому станет ждать непутёвого муженька в маленькой деревеньке.

Однако ж мужичонка, хоть и вёл себя нагло, словно сам тут за главного, лишнего себе не позволил, рук не распускал:

— Где у вас голова живёт? Дело к нему.

— По левой стороне осьмой дом, — махнула Стася, не поворачиваясь к селению, но всё не решаясь поднять глаз на приезжего.

— Добро.

Конник хлебнул из едко пахнущей фляги, не иначе для храбрости, выпрямил спину, согбенную дальней дорогой, и всё с тем же гордым видом двинулся дальше.

Почему сердце всё так же колотится, бьётся, как подраненная птица?

— Беда какая приключилась? — в последний момент баба ухватилась за стремя.

Мужичонка хотел было вякнуть, что не её ума это дело: он к голове от самого Любора едет, а не всем желающим вести доносит, но смягчился. Сам не сильно-то хотел вести разговор, хоть и гнал коня, как велели, во весь опор.

— Весть из Городища для него. Дурная…

Стася, сама не заметив, перенесла руку выше и уже не стремя сжимала, а до боли стискивала ногу вестника:

— Дурная? — вскинула она чёрные глаза.

Конник засомневался, будто их подслушать могли, будто через час после его отъезда вся деревня и так не станет судачить, оперся о колено, наклонился к самому лицу красивой, но такой страшной женщины: вот-вот вцепится ногтями в щёки, если не услышит заветных слов.

— Сына его убили. Наш городничий с ним, вроде, сдружиться успел, так отрядил меня с вестью. Чтоб не ждали…

— Сына, — Стася повторила, пробуя слово на вкус. Нет, не то. — Кого… Кого ещё?

— Ещё? — подивился странной бабе гонец.

— Он один был? Одного его убили? Или… Или ещё кого-то с ним?

Мужичонка попытался отнять ногу: пальцы побелели от натуги и давили нестерпимо. Того гляди, кость раздробят. И откуда в квёлой бабе столько силы?

— С мужиками был. Кажись, целая дюжина — всех положили. Трое охотников, — стал он загибать пальцы, — шестеро наёмников. Тех даже я знаю, встречались. Из вашей деревни ещё один. Высокий такой, с льняной головой…

Гонец не договорил. Стася неведомой силой сдёрнула его за ногу, скинула на землю, освобождая коня. Вскочила в седло, не глядя, что понёва задралась, обнажив острые колени, и огрела мерина так, что тот, прежде чем припустить в обратном направлении, встал на дыбы.

И страшна же она была в тот миг… Точно сама Смерть на вороном коне несёт возмездие душегубцам!

— Стой! — бывший верховой безнадёжно попытался ухватить уводимую животину хоть за хвост, но, перепугавшись, отпрянул, махнул рукой. Бабы! Перебесится и вернётся. Воронка бы не загнала…

Измождённый, весь в мыле, с двумя сорванными подковами, мерин уже сотню раз успел пожалеть, что не сбросил наездницу сразу: вцепилась, как когтями, жмёт, давит ногами на гулко вздымающиеся бока и гонит, гонит, гонит…

Воронок не издох лишь потому, что Любор и сам не жалел ни своего гонца, ни его верного коня, как не жалел и чистой воды с отборным овсом.

Лишь иногда Стася позволяла животному перейти с бешеного галопа на трусцу, да и то лишь потому, что у самой сердце заходилось. Ночной воздух слегка охолонил разгорячённого коня, но даже близко не принёс покоя напуганной женщине. По-хорошему, ей бы к обеду следующего дня добраться до Городища, но к воротам столицы подобрались с рассветом.

Ленивые охранники только-только приоткрывали створки и потирали ладошки, заранее ощущая тяжесть монет в карманах. Очередь из торговцев, покупателей, побирушек и просто приезжих негромко переругивалась, стараясь занять место поближе, пока сторожа не достаточно проснулись, чтобы дотошно обыскивать каждого и требовать лишнюю мзду.

Тут бы притормозить да мирно попроситься без очереди. Её бы пропустили: простоволосая, в грязной пропитанной пылью одежде, вся в поту не хуже того мерина… Сошла бы за нищенку, коли не приехала б на богато убранном Воронке в знакомой каждому служивому упряжи. А может и остановили бы, стали допрашивать, откуда путь держит, где сам гонец, не украла ли городскую собственность…

Да только Стася ждать не намеревалась. Что ей та очередь, что сонные мужики и помятые бабы с их проблемами?!

Она подстегнула коня. Тот истово заржал, привлекая всеобщее внимание и заставляя шарахаться в стороны самых бойких и кричать от боли нерасторопных.

— Тпр-р-р-р-у! — попытался ухватить за поводья кругленький низкорослый охранник.

Стася только походя отпихнула его ногой, и не думая придерживать скакуна.

— Баба бешеная!

— Стой!

— Лошадь, небось, понесла!

— Да какая лошадь?! То наш Воронок!

— Как наш?!

— Хватай!

— Держи!

Да разве удержишь?! Словно чёрный вихрь, она снесла выстроившихся в ряд караульных и едва притворённые ворота! Отпихнула, ударила, сбросила чьи-то цепкие руки — и была такова.

Позади ещё слышалась ругань, топот, угрозы… Но всё тонуло в клубах пыли и беспамятства.

Однажды ей довелось погостить в столице. Точно помнила: мимо дома городничего не пройти — в самом центре, аккурат стена к стене с общинной избой стояли хоромы. Лишь бы полный молодых вояк двор не стал помехой.

Узкий кулачок замолотил по воротцам. Не по большим, через которые выезжают на обход конные, а чуть в стороне — в малозаметную дверцу, через которую шмыгали новобранцы, стараясь улизнуть от строгих наставников.

— Ну кто там? — недовольно отозвались с другой стороны.

— Отворите! — Стася наподдала ногой для верности.

— Чего вопишь? Пожар, никак?

Открыл совсем молодой парнишка — даже борода не росла, лишь небольшой пушок на чуть скошенном вправо подбородке — смело, не таясь и не волнуясь, что кто худой подкрадётся (да и кто бы оказался столь неразумен?).

— Чего надобно? — паренёк скрестил руки на груди, думая, что так выглядит солиднее. Что бы не показать силушку перед переполошённой бабой? Только рубаха не по размеру да меч, чуть тронутый ржавчиной говорили, что вояку дальше двора и не думают выпускать, покамест молоко на губах не обсохло.

— Любор! Мне к Любору! — Стася попыталась протиснуться, но паренёк заступил дорогу хилым, но всё ж покрепче, чем женское, плечом.

— С чего это вдруг?

— Пусти! — не в силах сложить слова, объясниться, она забилась, кинулась прямо на сторожа: чаяла сбить с ног.