Кривая дорога - Даха Тараторина

— Уходите, — равнодушно разомкнула губы та.

— Стася! Подруженька, горлица, не молчи! Где была? Где Петька? — испуганно округлила тут же наполнившиеся слезами глаза красавица.

— Уходите.

— Как? Дети скучали!

Вдова остановилась. Внимательно, изо всех сил стараясь припомнить, что когда-то любила этих двух светловолосых малышей, посмотрела на одного, на второго… Погладила холодной рукой горячую пухлую щёчку. Дитёнок тут же отпрянул, спрятав лицо в шею нянюшки.

— Я всё равно была плохой матерью.

Стася притворила дверь перед самым носом у расстроенной, ничего не понимающей, но трясущейся от ужаса посестры.

— Милые, — обратилась Заряна к ребятишкам, стараясь, чтобы голос не выдавал весь перепуг, который охватил её, — матушке нужно отдохнуть. Пойдёмте до меня. Пойдёмте. Скорее. Скорее!

Со двора она бежала бегом, чуя могильную стужу, хватающую за пятки.

А в единый миг ставшая одинокой женщина зло распахнула сундук, в котором когда-то хранилось её приданое. Погрузила руки в темноту, нащупывая куколку-Мару.

— Не жена. Не мать. Неживая… Забери меня, Прекраснейшая. Бери тело, бери душу. Всё бери, что осталось, коли найдёшь ещё что-то. Только…убей. Отомсти. Найди и раствори в боли и страхе. Никого не оставь. Убей…всех их убей.

Капля крови с прокушенной руки упала на бледную безликую Марену, вырисовывая улыбку.

Богиня приняла жертву.

Дом погружался в холодный беспросветный мрак. Темнота расползалась, заглатывая тепло, свет, жизнь… Оставляя один лишь выжженный пепел от домов. Такой же, в какой превратилось сердце вдовы.

[1] Сквернавец — человек, дурно поступающий.

[2] Здесь имелось в виду не современное изображение креста, а стилизованный оберег Мары: линия, ложащаяся узлами и волнами, образовывающая равносторонний крест.

— Я тебе говорю, сбираемся и дёру! Без оглядки!

— Ага, Неждан уже в лес стрекача дал. Видал ты его после? А я вот видал: тропка от порога и до самого леса в егойной кровушке! Надо всем миром насесть и…

— Что? Удушить?

— Ну, зачем же удушить? Сказать так, мол, и так. Не дури, а то мы того…

— В штаны со страху наложим?

— Что-то ты сильно труслив стал. Небось, до сих пор поутру просыпались живыми. И дальше ноги-руки на местах будут.

— До сих пор мы истинного обличья ентой ведьмы не видали!

— Да сам ты ведьма! Вурдалак она.

— Вурдалак!

— Волкодлак!

— Упырь!

— Ммммме! — влезла в разговор Чернушка: видимо, спорщики непростительно приблизились к её едва не почившему рыжему любимцу.

— Ведьма, говорю вам!

Я приплясывала под дверью от любопытства: голоса становились всё громче; в пылу спора мужики, того гляди, забудут, что, вообще-то, от меня сховались и перемывают косточки невольной спасительнице. Правда, покамест даже не определились, кто я такая: в волка-то при них не перекинулась, а когти да зубы много у кого встречаются. Я болела за «ведьму».

Радомир, хоть и досталось ему в потасовке больше всех, защищал чудище. Правда, явно и сам побаивался:

— Она ваши животы уберегла! Спасла от верной смерти. Прирезали бы разбойники во сне и поминай как звали!

— Тоже мне, защитница! — спорил Толстый. Даже сейчас его голос дрожал пуще всех. Не отпустило страшное видение моей добродушной клыкастой улыбки. — Сам же сказал, она не нас оберегала, а на троицу головорезов охотилась. Первыми надо пойти! Показать, чья сила!

— Ага, покажи, — возражал не менее испуганный, но самый благоразумный Тонкий, — а пока будешь ей показывать (спину али пятки сверкающие), мы — в лес. Ежели повезёт, она тебя всего лишь снова на руках уделает.

— Никуда мы не побежим! Это же наша Фроська! — не выдержал Радомир, гулко зло стукнув в стену и сразу зашипев: неловко дёрнулся.

— Это твоя Фроська. Мы её седмицу знаем. Мало ли, чем она промышляет.

— Ну так и что, что седмицу? Я, может, не многим дольше с ней водился. Но видно же, что человек хороший!

— Человек?!! — хором удивились братья.

— Нет, други, вы как знаете, а я козни за спиной строить не намерен. Вот пойду и сам переговорю.

— Да куда ты?

— Лежал бы уже! — купцы попытались удержать беспечного командира. — Сейчас рана закровит!

Благо, до выхода рукой подать. Радомир доковылял, придерживаясь за распоротый бок, что отзывался кусачей болью при каждом движении.

Я приосанилась, чтобы в проёме предстать во всей красе и, чего уж, посмеяться над заговорщиками.

— О, и ты здесь! — рыжий, как ни в чём не бывало, радушно предложил войти в провонявшую кровью, травяными настоями и мокрыми тряпками комнату.

На полу валялись пустые бутыли, горшочки с остатками какой-то мази, обрывки повязок, туго наложенных вокруг поясницы раненого. В ладони Радомир крепко сжимал оберег — аж пальцы побелели. Небось, до утра молился богам, чтобы кровь уняли; тут лечись — не лечись, заливай язву волшебными средствами, а без чуда не выжить. Но конопатый везуч. Все осчастливленные жёны и обманутые мужья от Моруссии до Пригории подтвердят.

Я укоризненно пробежалась взглядом по заляпанным после ночного бдения стенам, по приоткрытому, чтобы вонь на держалась, окну, по растерянному лицу Тонкого и испуганному — Толстого.

— Бу! — не выдержав, подалась вперёд, словно пытаясь схватить.

Братья разом кинулись на пол: один — за кровать, второй — под стол. Бойцы, ничего не скажешь!

Чернушка посмотрела на меня, как на полную дуру. Пришлось мысленно с ней согласиться.

— Ой, да как будто я вас есть собралась! — я закатила глаза и демонстративно начала ковырять в зубах, приговаривая: — Это что ещё такое? Никак, кусок рубахи? Тфу, гадость!

— А будто нет! — тоненько донеслось из-за кровати.

— Ммм? — промычала я рассеянно, увлёкшись ощупыванием зубов: человеческие-волчьи; человеческие-волчьи; и снова человеческие. Интересно!

— Точно сожрёшь! — сделала вывод высунувшаяся из-под стола щекастая голова Толстого.

Радомир цыкнул на олухов. Олухи и правда нарывались: сожрать не сожру (плотно позавтракала найденными в закромах Неждана разносолами, пока мужики играли в лекарей), но покусать могу. Просто из вредности.

К слову, Неждан жил ох как небедно! В ларях обнаружились драгоценности на любой вкус, монеты разной чеканки и достоинства, которые я не преминула присвоить, одежда, книги и свитки… В подвале нашлись даже свежеразделанные куски коровы, молоко которой я допивала не далее чем вчера. Небрежно, надо сказать, разделанные. Непозволительно для такого мастера: покромсал да засыпал солью. Не то не успел как следует заготовить, пока нас обхаживал, не то попросту поленился.