Восточная Пруссия глазами советских переселенцев - Юрий Владимирович Костяшов

Из приказа военного коменданта Кёнигсберга от 1 мая 1945 года

ГАКО. Ф. 330. Оп. 1.Д.2. Л. 3

На вопрос о случаях сопротивления оставшихся немцев большинство переселенцев отвечало отрицательно. Хотя мно­гие тут же вспоминали ходившие в ту пору слухи об отравите­лях и убийцах, всех их называли «эсэсовцами». Одни им вери­ли и опасались встреч с немцами; другие же считали слухи досужей выдумкой, подчеркивая дисциплинированность нем­цев, их уважение ко всякой власти, в том числе и к власти победителя.

По ст[атье] 58-10 ч. 1 УК осуждены два немца. Контрреволюционная агитация их заключалась в том, что они среди немецкого населения распространяли слух о скорой войне России с Америкой и Англией, предсказывали поражение России, что это поражение будет в пользу немцам, и поэтому рекомендовали уклоняться от работ в военных совхозах, где они работали.

Из справки о работе областного суда за август — декабрь 1946 года

ГАКО. Ф. 361. Оп. 6.Д. 1. Л. 11

Из бесед с переселенцами мы вполне определенно заключи­ли, что организованного, массового сопротивления советским властям со стороны местного населения не было. Это не ис­ключало, однако, отдельных случаев неповиновения, вредитель­ства и даже преступных действий. Об этом несколько расска­зов, которые показались нам наиболее достоверными (все рас­сказчики являлись непосредственными участниками описывае­мых событий).

Антонина Ивановна Резанова, тогда девятнадцатилетняя девушка, приехала в область в сентябре 1946 года вместе с матерью и двумя братьями. Ее первая встреча с немцами чуть было не закончилась трагически:

— Со станции переселенцев стали развозить на машинах. Нас определили в колхоз «Новая жизнь» — это примерно на полпути от Жилино до Канаша. Там не поселок даже был, а хутора. Иногда по нескольку домов рядом стояли. Определили нас в один дом, до сих пор помню его номер — четырнадца­тый. Дом был целый, в нем даже мебель сохранилась и утварь кое-какая, вокруг прекрасный сад с яблонями. Но мне там не понравилось, прямо душа заболела. Говорю братьям: «Не оста­нусь здесь — и все!». Заупрямилась. Ладно, вещи оставили, по­шли в другой дом — он мне приглянулся, когда мы приехали. Там и переночевали. На утро нашли тачки и стали свои вещи перевозить. Когда возили, я на какое-то время осталась одна в этом 14-м доме. Ходила, рассматривала все кругом. Странно показалось: везде был рассыпан какой-то зеленый порошок. Зашла на кухню, вдруг слышу шаги. Обернулась, вижу старика-немца: осанистый такой, чистый, аккуратный. Я показываю ему на зелень и говорю, что, мол, это отрава. Он: «Найн, найн, фройлен. — Кляйн», — нет, нет, значит, это дети набросали. Из объяснений старика я поняла, что это его дом и он хочет что-то здесь взять — оказалось, жернова. За ними он полез на сено­вал. Я пошла в дом и вдруг слышу выстрел — пуля рядом со мной прожужжала. Оглянулась почти без чувств — за спиной этот немец с наганом в руках. В этот момент подошли брат Коля и Алексей Шаврин — он с нами приехал. Сильно они его били, ногами пинали — у того кровь из ушей хлынула. За ногу его в сад выволокли и там бросили. Когда через какое-то время мы вернулись, немца уже не было. А в эту же ночь он обложил хворостом свой дом, сарай, пристройки и поджег (это было в ночь с третьего на четвертое сентября). И сам сгорел. Так его силуэт и отпечатался на головешках — сами это видели.

Этот случай не озлобил Антонину Ивановну, через какое-то время наладились отношения с немецкими соседями, а потом даже появился жених-немец, с которым она познакомилась на танцах. Его имя было Иорган, но она его до сих пор называет просто Иваном: «Когда немцев стали выселять, Иван забежал ко мне, сказал, что будет добиваться в Кёнигсберге русского подданства. Как их увезли в Калининград, так он и пропал. И куда он делся, я не знаю».

По рассказам переселенцев, немцы занимались вредитель­ством в сельском хозяйстве: здесь и поджоги сена, и отравле­ние скота, и порча сельхозмашин. Почти все вредители в рас­сказах переселенцев выступают в образе злых, скрытных и вы­сокомерных стариков. Но вот что любопытно: такие преступ­ления почти никогда не раскрывались. Да и были ли они? Во всяком случае коллегия областного суда осуждала немцев по­чти исключительно по «агитационной» статье. За второе полу­годие 1947 года, например, областной суд рассмотрел дела в отношении 78 немцев, из них 54 человека были осуждены.

К[онтр]р[еволюционная] агитация среди немецкого населения проводилась в различных формах — устно и письменно, но преобладающей формой антисоветской агитации являлось распространение песен-прокламаций и стихов, которые сочинялись отдельными участниками антисоветских групп, затем размножались от руки и распространялись среди немецкого населения <...>

Обвинялись они [участники группы Элеоноры Везнер в количестве 9 человек] в том, что распевали песню антисоветского содержания под названием «Бригадная», в этой песне высмеивался бригадир рабочей бригады, немец.

Из справки председателя облсуда о судебной практике по делам о контрреволюционных преступлениях за второе полугодие 1947 года

ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 21 -22

Чаще всего пассивное сопротивление выражалось в отказе работать или сотрудничать с советскими властями, сообщать нужные сведения о городских и производственных объектах. Екатерина Петровна Кожевникова рассказала о дружбе с одной местной немкой:

— Она шила на всех. И чтобы взяла что-нибудь за работу — ничего не брала. «Ведь вы, — говорит, — столько настрадались, что я не сочту за труд сделать для вас что-нибудь бесплатно». А муж у нее был эсэсовец. Он при немцах обслуживал подзем­ные коммуникации в Приморске, то есть водопровод, канали­зацию. Он знал все планы. Ничего не сказал! Вот настолько был вредным. Все ходил, улыбался, вежливый такой. Вот выпа­ло из памяти, как его звали. И сколько его не приглашали в управление — надо же ведь было коммуникации подземные восстанавливать — ничего-ничего не сказал.

В некоторых историях порой трудно понять, что стало причиной преступления: слепая ненависть к