Приговор - Кага Отохико

Он занимался этой рукой ежедневно в течение месяца, когда к нему как-то зашёл его школьный приятель, который учился на филологическом факультете: ему вдруг захотелось взглянуть на человеческий труп. Тикаки долго колебался, прежде чем повести его в анатомичку, где студенты-медики препарировали трупы, расчленённые на отдельные части — головы, руки, торсы, ноги. Он предвидел, что зрелище, привычное для медиков, может оказаться непереносимым для филолога. «Держись, главное не пугаться», — предупредил он, и друг ответил: «Ничего, я привык к человеческим трупам» — и, улыбнувшись, добавил, что, когда у него умерли отец и бабушка, он совершенно спокойно разглядывал их останки. Но, едва вступив в анатомичку, он позеленел и, воскликнув: «Какой кошмар!», зажал пальцами нос. Рассматривая, как диковинных зверей, студентов, которые со скальпелями и ножницами в руках возились над трупами, поминутно заглядывая в лежащий рядом цветной анатомический атлас, он добрался до руки Тикаки и прошептал: «Каким жалким зрелищем может быть человеческая рука!..» — «Да ты что, — возмутился Тикаки. — Ты только посмотри, как эта рука замечательно устроена. Видишь, вот нервы. Они, словно чистые ручьи, перебегают из мышцы в мышцу». — «Да ладно тебе!» — Выдавив улыбку, друг отвернулся. Он наверняка принял слова Тикаки за шутку, но разуверять его было бессмысленно. К тому же Тикаки не обладал особенным даром слова. Зрелище расчленённого трупа с обнажёнными мышцами, кровеносными сосудами и нервами заставило его друга содрогнуться от ужаса и отвращения, но сам Тикаки давно уже преодолел это вполне естественное для обычного человека ощущение. Тогда-то он и понял, что стать врачом — значит разрушить общепринятые стереотипы, и годы учения на медицинском факультете только укрепили его в этой мысли. Однажды на занятиях по хирургии ему поручили держать крючки. Студент-старшекурсник с хирургического отделения сделал разрез и, пройдя толстый слой жира, стал быстро продвигаться дальше, пока не дошёл до красной мышцы, в которой, уже медленно, принялся орудовать скальпелем. Внезапно откуда-то изнутри вырвалась струйка крови и ударила Тикаки прямо в лицо. Марлевая повязка тут же пропиталась тепловатой жидкостью, и он отпрянул, испугавшись, что кровь попадёт ему в глаза. Хирург тут же истошно закричал: «Болван! Не отпускай крючки! Ты что, крови не видел? Да врач ты или нет?» И Тикаки удалось заставить себя не обращать внимания на кровь, бьющую ему в лоб и в глаза, до самого конца операции он стоял совершенно неподвижно и держал крючки. Наверное, именно тогда ему и удалось преодолеть свойственный любому нормальному человеку страх перед кровью.

— Правда, понимаете? — переспросил Сунада.

— Да, — кивнул Тикаки.

— Это хорошо, — довольно засмеялся Сунада. — Я ведь всегда был никчёмным дураком. А когда я попал сюда, мне вдруг захотелось сделать хоть что-нибудь полезное. Вот я и завещал свой труп для науки. Когда я услышал об этом от доктора Таки, то рассердился: ну и мура, думаю. Но когда он мне всё объяснял, я понял — это то, что нужно. Потом я говорил об этом с другими, но они меня только на смех подняли, ерунда, говорят, и только Кусумото, — помните, вы его тоже осматривали сегодня утром? — так вот только он один со мной согласился. Я этому Кусумото рассказал всё, как мне доктор Таки говорил. Что, мол, только врачи уважают человеческие трупы и больше никто.

— Никогда бы не подумал, что доктор Таки… — Тикаки стало странно, что такому молчуну, как доктор Таки, удалось убедить Сунада.

— Доктор, — сказал Сунада, приблизив к нему лицо, — простите, что я вас укусил. Нехорошо получилось…

— Да ладно, всё уже прошло.

— Я так рад, что вы пришли. Передайте привет доктору Таки, ладно?

— Хорошо, обязательно передам.

— Ну вот, вроде бы и всё. Да, вот ещё что — доктор, меня что, так до самого конца и будут держать в этом карцере? Нельзя ли меня всё-таки выпустить?

— Конечно. — Тикаки, улыбнувшись, поднялся на ноги. — Я немедленно поговорю с начальником службы безопасности. Если тебе ещё о чём-нибудь захочется со мной поболтать, не стесняйся, зови. Я сегодня дежурю, так что всю ночь буду на месте.

— Правда? Вы будете здесь ночью? Вот здорово! — оживился Сунада.

Тикаки вышел из камеры, и за ним следом гуськом вышли надзиратели. В карцере остался один Сунада, его крупное тело, казалось, занимало всё тесное пространство, невозможно было поверить, что только что вокруг него сидели ещё четыре человека.

— Прощай! — сказал Тикаки, обращаясь к телу Сунады, к этому прекрасному, тренированному телу. Сунада поднял руку, и в тот же момент дверца захлопнулась. Тикаки показалось, что Сунада позвал его изнутри. Но стены карцера, оснащённые прекрасным звукоизоляционным устройством, не пропускали никаких звуков, в коридоре всегда было тихо, как в гробу.

Когда Тикаки увидел цифру 400, у него тут же заболело в груди, словно в сердце вонзилась игла. В ряду одинаковых жёлтых дверей, только эта, на которой стояла цифра 400, излучала какой-то особый холодный свет. Он подошёл к посту, и незнакомый надзиратель взял под козырёк, тот невысокий худощавый мужчина с нездоровым цветом лица, в мешком сидящем на нём мундире, судя по всему, был ровесником Тикаки.

— Кто у вас в четырёхсотом номере?

— А вы откуда? — Надзиратель явно нарочно задал этот вопрос, ведь белому халату Тикаки он должен был догадаться, что перед ним врач.

— Я из медсанчасти. Мне хотелось бы кое-что выяснить насчёт этого номера. Ведь это, кажется, Рёсаку Ота?

— Ну и что из того?

— А то, что я хотел бы его видеть.

— А в чём, собственно, дело? — подозрительно посмотрел на Тикаки надзиратель.

— Видите ли, — дружелюбно сказал Тикаки, — соучастник Рёсаку Оты, Тёскэ Ота, сегодня был госпитализирован. И мне хотелось бы расспросить о нём Рёсаку Оту.

— У вас есть разрешение на посещение?

— Разве нужно разрешение?

— А как же? Нулевая зона. — Надзиратель держался очень официально, но, судя по всему, он был просто не очень уверен в себе.

— И чьё разрешение нужно? — заискивающим тоном спросил Тикаки: ему очень не хотелось ранить самолюбие собеседника. Судя по всему, этот молодой надзиратель не знал, что врач, тем более психиатр, имеет право осматривать заключённых без всякого разрешения. Тикаки по долгу службы часто приходилось бывать в самых разных корпусах и зонах, до сих пор никаких разрешений у него не требовали.

— Ну… — замялся надзиратель и небрежно передёрнул плечами.

— Я психиатр. Понимаете, сегодня у соучастника Рёсаку Оты, Тёскэ Оты, вдруг обнаружилось сильное психическое расстройство: он несёт всякий вздор, чаще всего связанный с Рёсаку Отой. Мне обязательно надо встретиться с ним, для того чтобы поставить правильный диагноз. Я, конечно, могу сходить за разрешением к начальнику тюрьмы или начальнику службы безопасности, но, видите ли, дело срочное. Тёскэ очень возбуждён, и в целях поддержания порядка чрезвычайно важно утихомирить его как можно быстрее.