Приговор - Кага Отохико

— Как ты, спиртное потребляешь?

— Да нет, терпеть не могу, я вообще непьющий. Организм не принимает.

— Наверное, любишь азартные игры? Я слышал, в вашей деревне любят сразиться в картишки?

— Это вам, небось, Тёскэ сказал? Вот уж кто любит это занятие. Сколько я ему говорил: брось, до добра не доведёт… Только получит жалованье, и уже нет ничего, будто ветром сдуло… Он вечно клянчил деньги у Эйсаку, да ещё делал это как бы от моего имени, стащил мою печатку и пользовался ею, давая расписки, потому-то я и оказался замешанным.

— Да… — задумался Тикаки. Кто из них двоих говорил правду — Тёскэ или Рёсаку? Оба уверяли, что злодей не он, а другой. Тем не менее суд квалифицировал преступление как совершённое по сговору с равной ответственностью и приговорил обоих к смертной казни. Могли ли судьи, доскональнейшим образом изучившие улики, ошибиться? Даже если допустить, что судебная ошибка не такое уж редкое явление, может ли он, офицер юридической службы, взять на себя смелость усомниться в правильности судебного решения? В конце концов, единственное, что он может сделать в настоящее время, это вылечить Тёскэ. Но достаточно ли этого?

— Кажется, на первом слушании суд склонялся к тому, чтобы принять решение в твою пользу? То есть Тёскэ, как исполнителя, приговорить к смертной казни, а тебе, как пособнику, дать пожизненное?

— Нет, — Рёсаку, подняв лицо, яростно затряс головой. — Ничего подобного не было. Да я никакой и не пособник вовсе. Я невиновен, а потому меня должны были вообще оправдать. Я сказал адвокату: если вы сами сомневаетесь в моей невиновности, то что говорить о судьях? Сказал, что отказываюсь от его услуг. Я этого адвоката нанял сам, продал землю и нанял. Но он оказался никудышным и провалил дело. Стал вешать мне лапшу на уши — мол, пожизненное — это в моём деле большая удача… Ну я и плюнул ему в морду. А ему всё нипочём, знай твердит, пожизненное да пожизненное. Вот я от него и отказался. И на втором слушании пустил дело на самотёк, согласился на казённого адвоката. И знаете, этот адвокат оказался очень неплохим, уж во всяком случае, куда лучше моего… Он сразу добился, чтобы судебное разбирательство шло отдельно, дескать, негоже меня и Тёскэ сталкивать лицом к лицу. Но всё равно ничего не вышло. Даже хуже, чем раньше, — вынесли смертный приговор. Жена плакала-убивалась, жуть. Деток ей, видите ли, жалко. Я ей и говорю — уж если кого и жалеть, то только меня. Нечего было так возиться с этой неблагодарной свиньёй Тёскэ. И вообще хватит, мол, реветь, говорю, лучше скажи детям, когда вырастут, чтоб никому не верили, объясни им, говорю, что все люди до одного брехуны и мерзавцы и верить нельзя никому — ни брату, ни сестре, ни родным, ни близким, ни прокурору, ни судьям. Это моё единственное им напутственное слово. И тогда жена сказала мне странную вещь. Мол, мой братец, папаша этого треклятого Тёскэ, пустил слух, что на первом же слушании я сдрейфил и свалил всю вину на Тёскэ, в результате получил пожизненное и исправительные работы и теперь спокойненько отбываю срок… Наверняка это ему Тёскэ сказал. Сколько ещё он будет врать и морочить людям голову? Вот уж мерзкая тварь! Я вовсе не трус, который дрожит за свою жизнь. Если бы я за себя боялся, дело было бы решено ещё на первом слушании. А я стоял на своём, пока вместо пожизненного не получил вышку. Но ведь противно ни за что ни про что носить на себе клеймо убийцы! А вам как кажется, похож я на убийцу?

— Пожалуй, что нет. — Тикаки потряс головой и, желая подбодрить своего собеседника, подмигнул ему.

Рёсаку с довольным видом рассмеялся, но в смехе его Тикаки почудилось что-то нарочитое.

— Вот, значит, как, вот оно как… Значит, не похож? Ещё бы! Я ведь и не убийца! Всю свою жизнь честно трудился, обрабатывал в поте лица свой клочок земли. А что это у него за невроз? Впрочем, так ему и надо! При всех своих дурных наклонностях он трус, каких мало… Чуть что, принимается хныкать, всего боится…

— А что, Тескэ и раньше был трусоват?

— Да, всегда. Раз вдруг завёлся — якобы один местный бандит обещал его убить, — перестал ночевать в спальне, уходил на ночь в амбар-

Я потом разузнал, — ничего подобного, ни о чём таком и разговора не было, всё сам же и выдумал. Да, он трусоват, это точно… Совсем негодящий парень, а уж послушать его… И чего он только не выдумывал из чистого бахвальства! И представьте себе, соврёт, а потом сам начинает верить в то, что сказал.

— Значит, когда он врёт, то верит, что это правда. Забавно. — Вдруг заинтересовался Тикаки. Кое-что из сказанного Рёсаку перекликалось с тем, что было известно ему по медицинской литературе.

В 1891 году немецкий психиатр Дельбрюк на заседании научного общества сделал доклад о пяти случаях патологической лживости. На первый взгляд все люди, о которых шла речь, казались самыми обычными лгунами, стремящимися привлечь к себе внимание, необычным было только одно — все они в какой-то момент сами начинали верить в то, что говорили. Ложь и правда то разъединялись в их сознании, то сливались воедино, иногда они знали, что лгут, а иногда были совершенно уверены в том, что говорят правду. Эти пять случаев Дельбрюк объединил под названием бредоподобного фантазирования (Pseudologia phantastica). По его мнению, больные такого рода занимают промежуточное положение между упивающимися своими выдумками мифоманами и сознательно обманывающими других людей лжецами.

Примерно через двадцать лет французский врач Дюпре, независимо от Дельбрюка, описал несколько случаев, когда мошенники в результате самовнушения или чего-то в этом роде в какой-то момент начинали думать, что выдуманная ими история имела место в действительности. Дюпре назвал это мифоманией (mythomanie). Мифоманы, наделённые богатым воображением, раздувают собственные выдумки до невиданных размеров, причём разрастание этого вымышленного мира влечёт за собой соответствующее сужение окружающего их реального мира.

Но будь то мифомания, будь то бредоподобное фантазирование, начинается всё более или менее одинаково: человек в силу своего малодушия и слабости не может выдержать натиск живого, реального мира, не может жить, применяясь к его условиям. Такие люди начинают придумывать разные небылицы и подменять ими действительность. Постепенно их фантазии становятся всё более изощрёнными, с их помощью им удаётся как-то существовать, полностью отстранившись от реальности. То есть ложь и фантазии составляют основу их жизнеспособности. Некоторые из них замыкаются в мире собственных грёз, имеющие литературный дар становятся поэтами или писателями, а стремящиеся к богатству — ворами или мошенниками.

Если предположить, что Тёскэ Ота имел склонность к бредоподобному фантазированию или был мифоманом, то большая часть загадок оказывается разгаданной. То есть можно предположить следующий ход событий. Тёскэ совершил преступление в одиночку, но потом, желая обмануть прокурора и судей, придумал, что его сообщником был Рёсаку. Постепенно он сам поверил в придуманное, уверенность придала его словам особую убедительность, и все были введены в заблуждение. Вероятность именно такого развития событий весьма велика, не зря и Дельбрюк, и Дюпре приводили в пример крупных мошенников как наиболее типичных носителей симптомов подобного заболевания. А если так, то и Ганзер, который обнаружился у Тёскэ, мог быть того же происхождения: симулированные сначала симптомы переросли в настоящую болезнь. В ушах Тикаки зазвучал напряжённый голос начальника зоны Фудзии: «Боюсь, что вы ошибаетесь. Он просто придуривается. Уж на то, чтобы прикидываться сумасшедшим, у этого типа ума вполне хватит», «Тёскэ Ота ловкий пройдоха, этот негодяй кого угодно обведёт вокруг пальца». Похоже, он был прав, но прав только наполовину. Ибо за то время, пока Тёскэ притворялся сумасшедшим, он и в самом деле повредился в уме. Пока он морочил людям голову, он и сам в конечном итоге запутался и оказался сбитым с толку…