Спасти огонь - Гильермо Арриага

С наркопубликой проблем вообще не возникало. Шеф, которого посадили на место Крысы, был из грамотных. Он отучился почти два курса по специальности «Коммуникации» в одном частном университете в Тихуане и даже читал пару книжек Хулиана. Сам он на мероприятия не ходил, но не мешал и не угрожал. Дон Хулио, погоняло Текила. Лет сорок, выходец из среднего класса, родом из Энсенады, в нарко подался, когда они с однокурсниками решили, что будет по приколу поработать киллерами на капо. Они жаждали улета, эйфории, им наскучил куцый мирок, где были только упаковки пива, гламурные фифы, вечно один и тот же кабак, косяки да шопинг в Сан-Диего. В итоге дон Хулио один из всех не оказался в шести футах под землей. Девятерых товарищей, которые вместе с ним вошли в дело, накормили свинцом, когда им не исполнилось и двадцати шести. Он ловко лавировал между разными картелями и в конце концов прибился к главному — к «Этим». В Восточную тюрьму Текила прибыл мотать всего шесть лет за торговлю наркотиками, хотя лично успел положить человек сорок. Он был известен как один из самых жутких убийц, хотя его невеста отзывалась о нем в выражениях типа «самый милый и внимательный мужчина на свете». В бизнесе, где основными словами были «пидор ебаный» и «пиздец тебе, уебище», он ни разу не позволил себе выругаться. Крайне вежливо объяснял своим жертвам, по какой причине он собирается их убить, а потом палил прямо в глаза. Его спокойствие и манеры английского лорда наводили ужас даже на таких же отъявленных головорезов, как он сам.

Культурный проект цвел и пах. В киноклубе крутили фильмы разных жанров, от победителей Каннского фестиваля (ясен-красен, без картин Эктора не обошлось, куда там) до тюремной классики (куратором выступал все тот же Эктор): «Полуночный экспресс», «Крутая добыча», «Все или ничего», «Мотылек», «Побег из Алькатраса», «Побег из Шоушенка», «Вальсирующие», «Пожизненное заключение», «Пророк», «Карандиру», «Хладнокровный Люк», «Брубейкер», «Поезд-беглец». Заключенные в дни тюремных фильмов набивались в кинозал, как сардины в банку, и отрывались по полной. «Вон тот ушлепок на Пениса нашего похож», «Да отымей его уже, козлина!», «Вмажь ему в бубен!» — вопили они в экран.

После показа Педро и Хулиан устраивали обсуждение фильма. Подосланный директором тюрьмы наушник мотал на ус, что там говорили. «Жратву получше требовать начнут, про это фильм был» или «А теперь команду по американскому футболу им подавай». Бздливые чиновники время от времени пытались запретить те или иные фильмы, книги, спектакли, но Педро мгновенно подключал свои связи, и вскоре раздавался звонок от помощника координатора ассистентов канцелярии личного секретаря президента. А в мире политического естественного отбора выживает тот, от кого пахнет администрацией президента, а не несет тюрягой.

Никогда не забуду то воскресное утро, в которое ты отвез нас в гости к одному твоему хорошему другу. Мы спросили, зачем мы туда едем; ты сказал: «На детский праздник». В передней резвилось с десяток белокурых детишек. Нам навстречу вышел человек: «Добро пожаловать, Сеферино!» Ты сказал нам: «Познакомьтесь, это Симон Абрамович». И тут Симон Абрамович сделал то, чего остальные твои друзья никогда не делали. Он наклонился так, что его лицо оказалось на одном уровне с нашими лицами. «Очень приятно», — сказал он и пожал нам руки.

В то утро, должен тебе признаться, я отлично провел время. Поначалу мы с Хосе Куаутемоком чувствовали себя немного скованно. Остальные дети, казалось, были давно знакомы между собой и смотрели на нас косо. Но по наущению отца маленькие Абрамовичи вовлекли нас в свои игры. Звали их непохоже на наших одноклассников: Хакобо, Даниэль, Абраам, Давид. Мы играли в прятки, в футбол, разбили пиньяту. Под конец мы уже считали их своими лучшими друзьями и умоляли тебя пригласить их теперь к нам.

По дороге домой ты рассказал нам, что они евреи и что это удивительный народ. «Нам бы всем у них поучиться, — веско произнес ты. Веками их жестоко преследовали за их обычаи и веру, но они все равно добились высочайших успехов в интеллектуальном труде, и не только. — Мир менялся благодаря евреям».

Тогда, мальчишками, мы не очень-то понимали, кто такие евреи, но со временем осознали их роль в производстве знания и развитии критического мышления. Классические работы Маркса, Фрейда, Эйнштейна укрепили нас в убеждении, что евреи дали миру невероятно много.

Ты всегда повторял, что коренные народы, также преследуемые и уничтожаемые, должны брать пример с евреев. «Нам не хватает веры в себя. Нам нужно перенять у евреев способность к сопротивлению».

Мама потом рассказывала, что ты годами старался заслужить их доверие, подружиться с ними. Сначала не очень получалось. Тысячелетия гонений сделали их осторожными. Но ты дал понять, что тоже являешься потомком гонимого народа, и мало-помалу они приняли тебя в свой круг. Я помню, что, когда какой-нибудь из них приходил к нам на ужин — а такое случалось нечасто, — ты засыпал его вопросами, стремясь найти ответы на общие для вас с ним вопросы. Как они сохраняют традиции? Как продвигают свои идеи? Как ощущают свое единство, если селятся по всему миру? Это были единственные люди, в присутствии которых ты выказывал скромность и готов-ность слушать.

Теперь я понимаю, почему ты предпочитал нанимать юриста-еврея, лечиться у врача-еврея, вкладывать деньги по совету финансиста-еврея. Они обладали непревзойденной дисциплиной ума, порядочностью, проницательностью. Держу пари, если бы ты не был таким убежденным атеистом, то обратился бы в иудаизм.

Я унаследовал от тебя контакты с еврейской общиной. Благодаря их связям, их благородству, их честности, с ними отлично вести дела, в том числе и очень крупные сделки. В разных предприятиях у меня есть партнеры-евреи. И они великодушно продолжают приглашать нашу семью на разные события. Для меня эти отношения, безусловно, едва ли не самое ценное из того, что ты оставил.

Я не знаю, какие у других женщин бывают решающие моменты. Моменты, когда они понимают, что они полновластные хозяйки над собой. Когда можешь сказать себе: «Да, я смогла». Я впервые почувствовала себя настолько храброй и уверенной в себе не когда поставила свой первый спектакль и не когда родила Клаудию без обезболивания, а когда — как бы нелепо это ни звучало — поехала одна в тюрьму. Эта поездка символизировала победу не только над личными страхами, но