Корабль-греза - Альбан Николай Хербст

хорошо, что я больше не курю. Хотя иногда я все же скучаю по куреву, тогда как к алкоголю стал совершенно равнодушен.

Пятая ступенька.

Если ты сейчас упадешь, всему конец, навсегда конец. Причем хуже всего, если этот конец будет не окончательным концом. Такого я своему Сознанию не причиню. Нет, я сумею подняться до самого верха. И – поднялся наверх.

Маленькая дверь была открыта: боковая, новая для меня. А ведь когда-то, если мне не удавалось уснуть, я так часто озорничал на палубах. Как всегда говорит Татьяна.

Ночь веяла сквозь. Я видел, как море сверкает непроглядной чернотой.

В каком месте солнечной палубы я выйду наружу, это я, правда, знал. Вокруг самой верхней надстройки пролегает беговая дорожка. По ней я тогда часто ходил, иногда вместе с другими, которые, однако, хотели, как это называется, поддерживать себя в форме. Такое меня никогда не интересовало, и уж тем более – с тех пор, как Петра начала заниматься йогой. Асаны, всегда говорила она, мои Asanas[36]. А я, когда она меня раздражала, ее передразнивал: «Проваливай, тебя ждет твой ананас». И после всего этого она хочет, чтобы кто-то поверил, будто она и есть визитер, постоянно держащий меня за руку. Как если бы плач, которым всякий раз все заканчивается, не был совершенно фальшивым.

Так что я это себе просто вообразил, когда, может быть, все-таки разок взглянул на своего визитера. Вообразил, будто он – женщина. Вероятно, я надеялся, что, возможно, всё еще можно поправить, хотя бы ради Свена. О чем теперь, наверху этого узкого, но очень крутого трапа, мне в самом деле не следовало думать.

Я должен был сконцентрироваться, если не хотел отступать. Раз уж я зашел так далеко.

Прежде всего речь теперь опять шла об этом комингсе в нижней части проема двери, которая хорошо уже, что была хотя бы открыта. Но это, собственно, не обычная дверь, а водонепроницаемая – прямоугольная выпуклая массивная переборка, мне по плечо, из стали. Правда, она тоже поворачивается на петлях.

Я оперся руками о края дверного проема. Теперь получилось перенести одну ногу через комингс.

Я повернулся, спиной вперед и ухватившись за эти боковые края. Нагнулся и подтянул другую ногу. Но тут я почувствовал такую боль в правом плече, что трость у меня упала. Которую я зажимал под мышкой. Самое худшее, что она упала вовнутрь помещения. Шлепнулась прямо перед последней ступенькой трапа. Окажись она на два сантиметра дальше, она бы с грохотом скатилась вниз по всем ступенькам. Это был бы, может, и не мой конец, но конец для цикад.

Тем не менее я не знал, что теперь делать. Просто стоял там, уцепившись за боковые края, и сквозь зубы втягивал воздух. Прежде всего должна была успокоиться боль. При такой судороге я бы никогда, даже опустившись на четвереньки, не достал бы свою трость.

Но тут я услышал звонкие, упругие, равномерные шаги. И оказалось, что это не кто иной, как маленькая украинка. Ты не поверишь, как и я не мог в это поверить. Но она всегда, как она потом рассказала, совершает пробежку, именно так поздно ночью. Бегать ночью приятней всего. Если я правильно понял ее английский. Но это она рассказала уже при цикадах.

What are you doing here?[37] – воскликнула она и остановилась, тяжело дыша. Ей нужно было перевести дух.

Она растерянно и испытующе взглянула на меня. You are okay?[38] Увидела, как я держусь за края дверного проема. Само собой, я ей ничего не ответил.

Она взяла меня за руку. Но я покачал головой, хотел привлечь ее внимание к цикадам. Плевать, что мое тело – одна сплошная рана.

Она не поняла. Поэтому, когда она хотела меня поддержать, я снова покачал головой и очень далеко откинул ее назад. Закрыв при этом глаза. Наклонил голову, чтобы мое ухо оказалось наверху. Это она, само собой, поняла.

Теперь она прислушивалась, как и я. Тоже закрыла глаза. И потом тихо сказала: Tsykady. Тряхнула головой, снова закрыла глаза, снова прислушалась. И, с еще большим изумлением: Tsykady, Tsykady.

Ее дыхание уже опять стало спокойным.

Я немножко улавливал носом едкий запах ее пота. Насквозь промочившего сзади пуловер с капюшоном. Это я заметил, когда она положила мою руку на свою талию. И в третий раз произнесла: Tsykady. Она была точно так же зачарована ими, как я.

Поэтому ей больше не приходило в голову позвать кого-то на помощь или самой доставить меня в мою каюту. Однако трость мою она достала, через дверной проем, и дала мне. Но тем не менее обвила себя моей рукой, чуть выше талии. Так что я чувствовал ее влажный пуловер.

Let us have a look. Do you want?[39]

Даже как вопрос это было утверждением. Наверняка она заметила, что я не сопротивляюсь. Потому что вообще-то меня считают трудным и действительно имеют для этого все основания. Больше того, я сделал себя настолько легким, насколько только возможно. Для чего я думал о о фейных морских ласточках. На эти секунды я сам стал такой ласточкой. Или – воробьем, по необходимости приземлившимся рядом с бортовой стенкой, которого кто-то, обернув салфеткой, уносит в безопасное место. Для этого нужно только иметь в себе любовь. Кроме того, для нее было совершенно естественным, что кто-то хочет к цикадам. Ее и саму к ним тянуло.

Она вела меня, и мы наполовину обогнули заднюю часть надстройки. На нашем пути мы то и дело останавливались, чтобы прислушаться и определить правильное направление. Мы двигались по беговой дорожке не в сторону бака, а в сторону кормы. Туда, где, по левому борту, доктор Гилберн раньше всегда играл в бинго. Только за этой площадкой беговая дорожка начинается снова.

Там они и стрекотали, в каком-то защищенном уголке. Позади, глубоко внизу, – море.

Это не было иллюзией. Прежде всего потому, что они замолчали, когда мы к ним приблизились. Если мы стояли тихо, они начинали снова. Но при каждом новом движении стрекотание прекращалось. Стоило нам замереть, и они возобновляли его. Так что маленькая украинка пододвинула к нам один из стоявших в стороне сложенных шезлонгов, поставила спинку прямо и откинула ножную часть. Потом помогла мне сесть. Сама уселась наискось от меня, прямо на стальной палубе. Ведь здесь наверху дощатого палубного настила нет.

Мы молчали.

Слушали цикад. Которые пели над самой спокойной Атлантикой, какую только можно себе представить. Да, он, Атлантический