Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

— Как ты думаешь, кто вот этот? — прошептал Калба, когда человек, несущий небольшую доску странного вида, вышел вперёд и встал рядом с негром.

Тот молча потряс головой. Он смотрел, как новоприбывший, скрестив ноги, уселся на пол, стремительным движением снял крышки с двух сосудов для краски, прикреплённых к доске, вынул из-за уха тростинку, развернул свиток тонкой кожи, и внезапно понял.

— Калба, это писец!

— Ты что, не может быть! Где его глина?

— Они не пользуются глиной, а пишут по-другому, они рисуют такие маленькие картинки...

— Тссс! Тише, мальчики! — прошипела Нанаи.

Они и так замолчали бы, без её предупреждения, так как поняли, что все, кто должен был войти в дом, уже вошли. Тот с разочарованием увидел, что и воины, и осел остались дожидаться на улице, но сразу же забыл о них, поскольку огромный негр подошёл к Ибхи-Ададу, склонил свой блестящий парик в полном достоинства поклоне и произнёс первые слова на резком и гортанном языке.

Звуки отдались в ушах Тота, как слова давным-давно позабытой песни — пока ещё путающиеся и странные, но вызывающие отклик в каком-то далёком, давно не посещавшемся полутёмном углу памяти. Слёзы заполнили его глаза; он почувствовал, что задрожал от того же ощущения, какое посетило его при первом взгляде на лицо негра.

— Я не понимаю вас, господин, — сказал Ибхи-Адад дрожащим от волнения голосом, хотя его лицо было, как всегда, неподвижным и спокойным. — Но я полагаю, что вы окажете мне честь, приняв угощение. Нанаи, принеси, быстро.

Очевидно, гончар пытался схватиться за любую знакомую нить, которая помогла бы ему пройти через лабиринты незнакомой ситуации. В чём бы эти иноземцы ни нуждались, он обязан был попытаться понять их и, конечно, не мог ошибиться, предложив им вина.

«Бедный отец!» — подумал мальчик, внезапно почувствовав, как душу заполнила такая сильная и горячая преданность, что египтяне показались ему чуть ли не врагами.

Было видно, что они подготовились к встрече. Пока Нанаи торопливо спускалась по лестнице на зов мужа, писец снова засунул свою тростинку за ухо, встал и поклонился Ибхи-Ададу.

— Я буду переводчиком для вас, — сказал он по-вавилонски с сильным акцентом. — Ваши гости прибыли из Города Бога в земле Египта, они являются послами Великого Гора, который с высокого трона правит Обеими Землями, да будет он всегда жив, здоров и могуч. А сей человек, для которого я буду говорить, как уста, знающие ваш язык, — он поклонился негру, — вельможа, урождённый князь[108], хранитель царской печати, единственный собеседник, возлюбленный Гором, правитель дворца, визирь и первый министр царя, почтеннейший Нехси, который говорит с вами, да процветает ваш дом.

Воцарилась полная тишина. Писец вновь уселся, скрестив ноги. Несколько секунд никто не шевелился. Затем к Нанаи, замершей на лестнице от потрясения, вызванного пугающим перечнем титулов чёрного человека, вернулась способность двигаться, и она поспешила вниз. Ибхи-Адад сглотнул, удостоверился, что голос вернулся к нему, и пробормотал:

— Это честь для моего дома.

Калба и Тот одновременно повернулись и посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами.

— Ты знал этого великого вельможу? — недоверчиво прошептал Калба.

— Должно быть, я ошибся, — выдохнул Тот. Он опять наклонился и уставился на макушку египтянина — единственное, что ему было хорошо видно. «Нехси, Нехси, — повторил он про себя. — Это его имя? Или это просто означает «негр»?» В этот момент он вздрогнул, поняв, что знал значение египетского слова. Он стал вслушиваться в слова Нехси и понял общий смысл его речи — что-то насчёт радости, вина и дома — ещё до того, как успел заговорить переводчик...

— Мой господин хочет, чтобы я сказал вам, — перевёл писец, обращаясь к Ибхи-Ададу, — что ему доставит радость вкусить вино и воспользоваться гостеприимством вашего дома.

— Я начинаю понимать! — возбуждённо шептал Тот на ухо Калбе. — Ну-ка давай сползём на несколько ступенек по лестнице. Мне нужно быть поближе.

Двое мальчиков спустились до половины лестницы и устроились там, стараясь быть незаметными. Они могли бы дотянуться до плеч, отливающих медью, и блестящих париков. Взгляд Тота метался от одной фигуры к другой; он напряг слух, стараясь разобрать отдельные слова в негромких разговорах. Его обоняние ощутило веяние аромата, лёгкого и свежего, дразняще знакомого, который он не мог назвать.

К нему стали возвращаться всё новые и новые слова. В одной фразе ему внезапно оказывалось понятным одно слово, в другой — два, он ощущал их звучание в горле и шёпотом повторял про себя. Он услышал, как один из египтян сказал другому: «Кислая дрянь», — и с негодованием понял, что они оскорбляли их вино. «А неужели ваше собственное такое уж замечательное, господин гордец?» — со внезапной воинственностью подумал он. Он вызывающе оглядывался и с подозрением вслушивался во все разговоры, пытаясь наблюдать 5а всеми одновременно и следить за направлением каждого взгляда. Все они делали иронические замечания насчёт вина Ибхи-Адада и, возможно, насчёт его дома и одежды... о, неужели и о любимой, взволнованной Нанаи, которая, бледная и возбуждённая, наполняла их чаши? Они не понимали, кто она такая... Проклятые чужеземцы! Их манеры куда хуже их драгоценностей! Ну и пусть они убираются прочь из Вавилона подальше, в свою страну!

Встревоженный Тот одёрнул себя. Это была и его страна, вернее, когда-то была Да, когда-то была. Но с тех пор он стал другим, и их страна перестала быть его страной, они превратились для него в иноземцев. Они глумились над его семьёй и его домом, и он внезапно возненавидел их. Он хотел бы, чтобы они никогда не приходили.

Ничего не видя перед собой, он повернулся к Калбе.

— Давай вернёмся наверх.

— Зачем, не надо, я хочу послушать... Тссс! Теперь уже поздно.

Он был прав. Вино уже было преподнесено всем гостям, негр устами писца начал говорить с Ибхи-Ададом, и все во дворе притихли. С отвратительным лицемерием, как казалось Тоту, Ибхи-Адада благодарили за гостеприимство, превосходное вино, любезное приветствие и просили принять несколько даров в знак признательности от князя Нехси и Великого Гора, после чего Нехси умоляет почтеннейшего гончара позволить задать ему один-два вопроса...

Переводчик ещё говорил, а носильщики поспешно вышли вперёд и распахнули перед Ибхи-Ададом дверцу замечательной шкатулки. Вавилоняне с разинутыми от восторга ртами уставились внутрь, а египтяне, сощурив глаза от удовольствия при виде произведённого впечатления, наблюдали за ними. В шкатулке были три изящные алебастровые вазы, золотая чаша, широкий золотой воротник, украшенный сердоликами, шесть сосудов с сильно пахнущей мазью и штука полотна, настолько тонкого, что сквозь него можно было увидеть свою руку.

— Клянусь ногтями Великого Энлиля! — сдавленным шёпотом заметил Калба. — Они принесли твоему отцу богатство!