Крио - Марина Москвина

Стеша спала и видела, чтобы Ярослав поступил в МИИГАиК на отделение астрогеодезии, поскольку бредила звездными скоплениями, Магеллановыми Облаками, галактикой Андромеды, правда, сердце ее навечно отдано было Моисеевой дороге, попросту говоря, исконному Млечному Пути.

Именно благодаря Стеше мы с братом с детства намотали себе на ус, что наш Млечный Путь – прекраснейшая спиральная Галактика стопудовых звезд чумовой светимости.

– Не то что монотонные эллипсоидальные галактики из увядающих и отгоревших звезд… – заявляла Стеша, всем на зависть великолепно это дело артикулируя.

Ее только огорчало, что юные звездные завихрения, которыми она так гордилась, для обитателей Земли оставались тайной за семью замками, хотя тому была уважительная причина вселенского масштаба. Но Стеша и слышать о ней не хотела, ибо человечество, не распознавшее звездные рукава собственной галактики даже после полета Гагарина в космос (о чем мы узнали в Валентиновке, огромным родственным кланом собравшись у нового телевизора КВН с линзой!), весьма недалеко ушло от охламона Козьмы Индикоплова, который утверждал, что Земля имеет форму чемодана.

Причем избавить род людской от космического невежества она считала делом чести …нашей семьи! И всячески подзуживала на это Ярика.

Но тот и не думал плясать по ее дудке. Он хотел быть то авиатором, то пиротехником, то архитектором, то рыболовом, то музыкантом, объять жизнь до ее последнего предела, а вернее, прожить множество жизней за одну, увы, совсем недолгую.

Яр обладал абсолютным слухом, острым зрением и способностью бесшумно передвигаться, преодолевая бескрайние пересеченные пространства. Как пчела собирает мед, не пропуская цветка, не повреждая его цвета и запаха, так он скитался по миру с теодолитом и рейкой, не оставляя за собой следа. Вопреки Стешиной пропаганде сделаться первопроходцем Вселенной, он выбрал устрашающее величие наших земель: составлял и обновлял карты побережий – береговых линий и морского дна, помогая продлить время навигаций.

Меня учили музыке, фигурному катанию, я была баловнем судьбы. А он всегда в отдаленье – наедине со странами света – шел и шел от подошвы горы к неясно проступавшим в туманной дали хребтам, прислушиваясь к вибрирующему простору.

Он любил спать у огня, смотрел на восход и на закат солнца, ему не мешали ни зной, ни стужа, он вечно пребывал в состоянии безмятежных скитаний; просто тем, что он существует на свете, указывая дорогу к высшему – и мне, и Сеньке-орнитологу, подарившему нам говорящего скворца Джона, и даже самой нашей матери – животворящей Стеше.

Теперь это уже окончательно ясно: сорок лет пролетело без него, а он всё мерцает перед моими глазами, расточая свой очевидный свет и накапливая свет незримый.

В детстве с Яриком приключилась поразительная история. Ему было четыре года, когда он в Валентиновке сбежал из дома, взобрался на рельсы и замер, глядя на подъезжающий поезд.

Машинист заметил его издали, давай гудеть, заскрежетали тормоза. Но поезд несся, а брат оцепенел – и ни с места. В это время сосед по даче Виктор, бывший личный шофер Ботика, с женой Галей возвращались со станции.

Нет, понятно, Витя мог оказаться под мухой, но Галя была добропорядочной продавщицей в хлебном отделе, хотя Виктор мучительно сомневался в ее супружеской верности, особенно когда Галя единственный раз в своей жизни поехала на черноморский курорт, – он так страдал, до того беспросветно запил и всенародно ее костерил, что и недели не продержался: отправил в Сочи телеграмму, что он умер.

Короче, нет оснований не доверять их словам, тем более Яр и сам потом говорил, что его подхватили какие-то большие сильные руки. И те же самые руки спустя несколько лет он чувствовал возложенными ему на голову.

Это произошло, когда, войдя в раж, Яр исступленно стучал на барабане в собственной рок-группе «Веселые сперматозоиды». Буйные предвестники русского рока отхватывали у нас в квартире на семиструнных гитарах со звукоснимателями, подключенными в радиоприемник. Усилители на выбор: бытовые – десять ватт, их можно было купить в магазине электроприборов, или профессиональные – в пятьдесят ватт, но не приспособленные для музыкальных колебаний, такие штуки использовали в трамвайных депо, чтобы объявлять, на какой путь подается трамвай. Назывались они «УМ–50». Неподъемный железный куб, у которого постоянно вылетали предохранители. В этот куб они врубали свои гитары, подавая звук на динамики.

В итоге мы имели первозданный хаос, который сейчас можно было бы назвать тяжелым роком, блэк-металом, панком, гранжем, а тогда никто не знал, что и думать.

В тот миг он пережил устрашающую безграничную тишину, брат говорил, что это была Тишина, в которой рождаются и умирают звуки.

С тех пор, чему бы он ни обучался, все давалось ему легко, будто он уже знал это раньше, он стал перебирать струны, а не только лупить по ним открытой ладонью, начал просекать ноты, сочинять мелодии, подбирать на пианино.

Всему Яр учился сам, он был принципиальный самоучка. Он с лету по слуху воспроизводил мелодию не только из репертуара «Beatles», как скворец, но и «The Rolling Stones», и даже «I’ll Be Your Baby Tonight» самого Боба Дилана! Таким легким, естественным образом Ярик постигал совершенство.

Его утешало то, что Джон Леннон до знакомства с Полом Маккартни играл на пяти струнах. Джон не знал, что должна быть шестая струна. Когда узнал, то сразу стал профессионалом.

То, что Маруся хочет иметь детей, я знал еще до свадьбы.

Мы не говорили много на эту тему, не называли, к примеру, точное число будущих детей. Конечно, у нас будут дети, обязательно, как же иначе?

Маруся забеременела раньше, чем мне того хотелось, все-таки быть отцом – это ужасно сложно. Я повел ее к доктору Ауэрбаху, он подтвердил: да, будет ребенок. Она была на седьмом небе, поэтому я тоже радовался. Раз для нее рождение ребенка счастье, значит, это счастье и для меня.

Жена доктора наливала нам чаю, угощала баранками (Эсфирь была постарше Карла, но пережила его на двадцать два года). Целый час мы гоняли чаи, вспоминали нашего дорогого Филю, Ауэрбахи его расхваливали на разные лады, они всегда покупали на ярмарке Филину посуду, а меня распирала гордость, что я его сын, что я и сам скоро буду отцом.

Как хорошо жить, на удивление хорошо просто жить, дышать и смотреть, как моя Маруся сидит рядышком и грызет бублик.

Мы вышли на улицу и, взявшись за руки, зашагали куда глаза глядят. Внезапно все стало таким переполняющим, прекрасным и пугающим в один и тот же момент. К северо-востоку от дома Ауэрбахов поднимались два холма. Не чуя под собой земли, всходили мы на вершину одного из них – к маленькому храму Благовещения, оттуда весь старый Витебск был на виду.

Но уж не Карла Ауэрбаха дух витал над городом, как бывало, поскольку Карл Давидович собственноручно принял с «того» на «этот» свет, почитай, всех витебских малюток, а совсем другого, прямо противоположного Карла.