Крио - Марина Москвина

Когда Николай нервничал, он неожиданно для самого себя переходил на литовский. Впрочем, Ботик так и не понял, кто он был на самом деле – испанец, итальянец, критянин…

– Ну, ты, брат, того, совсем зарапортовался! – сказал Ботик, хлопнув его по плечу.

И они зашагали втроем по ночному Витебску – кто с фингалом под глазом, кто с оторванным карманом пиджака, а Коля с незаживающей душевной раной.

Так и не ясно до конца, какими неисповедимыми путями в листодер семнадцатого Стожаров на своем железном коне проскакал по Москве. Кое-кто сообщает в мемуарах, что Макар Макаров дрался с юнкерами, засевшими в Крутицких казармах и Алексеевском военном училище, грозными очагами контрреволюции.

Другие отчетливо наблюдали его долговязую фигуру, открытую всем ветрам, в распахнутой, не по размеру, шинели на баррикадах в районе Пресни. Н.И.Бухарин, один из рулевых московского мятежа, вспоминал: на Тверском бульваре во время атаки был ранен мой старый товарищ Макар Стожаров.

Участники боев с белогвардейцами в районе Плющихи и Смоленского рынка уверенно заявляли, что в захвате Провиантских складов и штурме штаба Московского военного округа на Пречистенке Макарыч проявил кипучую энергию и чудеса героизма.

Причем повсюду, где Стожаров метеором пронесся на велосипеде Жерара, вспыхивал невиданный подъем революционного настроения, особенно когда он горлопанил:

– Вперед – окольными путями – на винные склады!!!

И первым рвался в бой.

Или орал белогвардейским пулеметчикам:

– Ага! Застрекотали, вольные табасаранцы?!! Поздно пить боржоми, когда почки отвалились!!!

И тоже рвался в бой с двумя винтовками наперевес. При этом он размахивал пятью револьверами, тремя штыками и шашкой, неудивительно, что в какой-то момент измученным непрерывными боями соратникам Стожарова померещилось: то ли у него шесть, то ли восемь рук, глаз, голов, лиц, ушей. Ибо он пребывал повсюду, объемля всё.

И этого ему было мало!

Кавалерийским наскоком обезоружил Макар три сотни крайне враждебно настроенных студентов Петровской сельскохозяйственной академии. После чего предпринял авантюристическую попытку привлечь на свою сторону семьдесят четвертую Тульскую дружину – переманить в Красную гвардию сто пятьдесят запасных стариков, вооруженных берданками и несших караульную службу. Но добился лишь ни к чему не обязывающего согласия держать с ним постоянную связь.

Внезапно донесли, что на Александровский вокзал прибыли итальянские ружья, причем начальник милиции скрылся, и можно беспрепятственно завладеть винтовками. Макар ухватил сто винтовок с патронами и раздал рабочим заводов «Дукс», Устрицева, «Габай», шорных мастерских, Циммермана, хрустального завода и разных мелких мастерских, снабдив их соответствующими напутствиями и распоряжениями. Увы, «итальянки» оказались без затворов!

Казалось, каждое его движение пробуждало непоколебимые силы множества вселенных, порою внося в ход сражения большую сумятицу. Но все это настолько воодушевляло солдат и рабочих! Даже те, кто нипочем не желали примыкать к решительной вооруженной борьбе, довольно оторопело бросались в бой и, как правило, пороли горячку.

Столбы черного дыма поднимались из самого центра города, по улицам летала горелая бумага, видимо, жгли какие-то архивы. «Шумел, горел пожар московский!» – так пели отчаянные, возводя баррикаду в Варсонофьевском переулке, чтобы не прорвались в тыл кадеты и юнкера. Стожаров и там успел выстроить оборону, запалить бойцов, а затем вихрем – на Лубянку, где его самокатчики с жестокими боями продвигались к Никольским воротам.

Вооружившись ручными гранатами, под ураганным огнем с друзьями-латышами (Стожаров прозвал их «спичкусы»), они подползли с двух сторон и сшибли вражеские гнезда, повернув захваченные пулеметы на противника, сея панику среди юнкеров у Никольских, Ильинских и Варварских ворот.

Что было дальше – мнения расходятся.

Кто-то своими глазами видел, как в доме, где засел отряд Стожарова, буквально не оставив камня на камне, разорвался артиллерийский снаряд.

Непобедимые «спичкусы», воссоединившись с отрядом красногвардейцев Рогожско-Симоновского района у Никитских ворот, с грустью поведали Юлиусу Квесису, мол, чумового Стожарова в Городском районе шандарахнула в лоб шальная пуля. Многие были свидетелями, как солдаты бережно вынесли убитого командира из полосы огня.

Ну, а кто-то клятвенно уверял, что Макар жив, ему только в рукопашном бою сильно харю растворожили.

И точно! Радости не было предела, когда, прорвав кольцо неприятеля, из-за домов показался мчащийся на осажденный Кремль самокатный полк, а впереди чешет на велосипеде, набирая обороты, Макар Стожаров! За шестеро суток московского мятежа он прожил несколько жизней – взлеты и низвержение, хаос и равновесие, был счастливым и несчастным, умирал и становился бессмертным.

Бешеным гиканьем приветствовал он своего латышского друга. В папахе набекрень, здоровущий Квесис обнял Макара и до того крепко сжал да приподнял над землей, что не рассчитал богатырской силы и сломал Макару ребро.

Не беда. Состоялся отчаянный военный совет, в результате которого решено было отправить в Кремль разведчика в санитарной машине.

Квесис притормозил автомобиль, распахнул дверцу:

– Сестра! Кто ваш отец?

– Он был рабочим у Бромлея.

– Годится! Поедете по маршруту Маросейка, Ильинка. Вам надо обследовать Воскресенскую и Красную площади, пробраться в Кремль – выяснить положение пятьдесят шестого полка…

Красавец! – мне рассказывала Панечка, сжимая руки на груди. – Глаза лучистые, на подбородке ямочка и бакенбарды на висках. Ну – загляденье!

Зато его товарищ – полная противоположность: глаза сверкают, на впалых щеках вздыбилась багровая щетина. Трудно даже представить, сквозь какие пожары, ветер, пыль и тревоги, льды, я не знаю, снега€, не говоря уже о круговоротах рождений и смертей, леший принес его в первый день ноября семнадцатого на угол Ильинки и Варварки.

«Невероятная баба, – думал Стожаров, – я, кажется, пропал!»

Он стоял – с боевыми палицами и дисками, озаряющий сумерки ослепительным сиянием, и сурово глядел ей в лицо, так что по спине у нее побежали мурашки.

– Ты вот что, – сказал Макар, потирая на холодном ветру озябшие руки. – Окинь по-быстрому площадь цепким взглядом, выясни обстановку – и назад. Но только возвращайся, – сказал. – Я буду тебя ждать.

Вдруг он наклонился – с пылающими зрачками и пылающим огнем вместо уст, обнял ее и поцеловал.

– Представляешь?! – говорила мне Панечка. – Воспользовался, стервец, напряженной фронтовой обстановкой!

Тут он застонал и схватился за бок.

– Вы ранены? – спросила она.

– Нет, – ответил Макар. – Просто из моего ребра сейчас бог сделал женщину.