Кайкен - Жан-Кристоф Гранже

Он извлек из кобуры пистолет и, настороженно вслушиваясь, двинулся вперед, повторяя вполголоса: «Сандрины больше нет… Сандрины больше нет…» — словно сам себя пытался убедить, что не спит. Может быть, убийца скрывалась за дымовой трубой? Пассан продвигался медленно и осторожно, обеими руками сжимая «глок». Под ногами скрипели мелкие камешки. Обошел первую трубу — никого. Вторую — чисто. Он внимательно осматривал крышу, ничего не упуская. Потом бросил взгляд на часы: с падения Наоко прошло примерно полчаса.

Убийца уже далеко.

Он вернулся к лестнице, и тут его осенило. Он дернул дверь лифта на шестом этаже. Не поддается. На пятом и четвертом — то же самое. Третий этаж, за ним — второй. Аналогично. На первом этаже на кабине лифта все так же болталась табличка «Не работает». Пассан дернул дверь.

Она открылась. В кабине царил полумрак.

Он громко выругался. Убийца воспользовалась охватившей весь подъезд паникой и просто спряталась в лифте. И никто не догадался в него заглянуть.

Они поменялись ролями: теперь уже Пассан нетерпеливо расхаживал перед лежащей в кровати Наоко. Больница была другая — педиатрическая имени Робера Дебре, — но отдельная палата мало чем отличалась от его собственной: та же унылая обстановка, отсутствие комфорта. Такие же бежевые стены, стойкий запах дезинфекции, невыносимая жара…

16.00. Фифи съездил в школу верховой езды и забрал Синдзи и Хироки. Отвезти их в Сюрен он не мог, в квартиру Сандрины — тем более. Поэтому они пообедали в «Макдоналдсе», а потом забурились в кино — как в бомбоубежище. Фильм заканчивался в шесть вечера: что делать дальше, будет видно.

Пассан уже несколько минут повторял одни и те же вопросы, не обращая внимания на слабость Наоко, накачанной обезболивающими. Операция по зашиванию раны на спине длилась почти час.

— Прекрати метаться… — прошептала она. — Я от тебя устала.

— Это чудо, что ты осталась жива.

— Все хорошо. У меня ничего не сломано. Спроси у врача. Простая царапина.

— Царапина? От удара мечом?

— Лезвие только скользнуло по коже. Мне повезло. Машина смягчила удар. А синяки пройдут.

— Чудо, твою мать… — проворчал Пассан и энергично потряс головой.

Наоко лежала в постели неподвижная, как сфинкс. Из локтевого сгиба у нее торчала игла капельницы.

— Что именно ты успела увидеть? — упорно продолжал расспрашивать он.

— Я тебе уже десять раз говорила: ничего.

— Ты видела, кто убил Сандрину? Видела ведь?

Японка приподняла было руку, но тут же бессильно уронила на постель.

— Я увидела просто фигуру. В черном. Она стояла за Сандриной. А потом хлынула кровь. Все вокруг стало красным. Я еле успела добежать до окна.

— А больше ты ничего не помнишь? Ни одной детали?

— Мне кажется, это была женщина.

— Японка?

— Если судить по тому, как она держала катану, то да. Она же убила ее с одного удара. — Наоко перешла на шепот: — Бедная Сандрина… Со всеми этими кимоно…

Она не смогла договорить и заплакала. Но у Пассана не было времени на выражение сочувствия. Следующими в списке убийцы шли они, в этом он не сомневался. Надпись иероглифами, маска театра Но, кимоно. И вот теперь — катана. Убийца уважала старинные традиции. Те самые, что вызывали в нем такое восхищение.

— Ты знал, что у нее рак?

— У кого?

— У Сандрины. В конечной стадии. Жить ей оставалось пару месяцев.

Вот так новость.

— Вскрытие еще не делали, — извиняющимся голосом пояснил Пассан.

— Да, судить о человеческой жизни способен только патологоанатом.

— Очень смешно.

— Ты не понимаешь, что происходит? — Наоко села в постели. — За своими проклятыми ссорами, разводами и дележкой детей мы проглядели самое важное! Мы с головой ушли в свои мелкие дрязги и даже не заметили, что наша лучшая подруга медленно умирает у нас на глазах!

— Что-то наши дрязги не кажутся мне такими уж мелкими, — попытался оправдаться Пассан.

— Когда я увидела в шкафу все эти кимоно, я подумала, что это она вламывалась к нам в дом, — продолжала Наоко безжизненным голосом, обращенным скорее к самой себе. — Дикость, конечно, но в тот момент…

— Чего она хотела на самом деле?

— Не знаю. Она сдвинулась на Японии. Хотела прожить оставшиеся ей недели со мной и детьми. Говорила про ками…

— Она что, стала синтоисткой?

— Говорю же тебе, не знаю! — Наоко неожиданно повысила голос: — Кто вообще может знать, о чем думает человек, обреченный на смерть? — Она снова понизила голос почти до шепота: — Наверное, она нашла утешение в восточной мистике, в дзенской безмятежности… Только все это глупости. Япония — отрава жизни.

Эти слова больно укололи Оливье, хотя он понимал, что она имеет в виду. Запад привык смотреть на архипелаг как на своего рода отдушину. Вместо того чтобы решать свои проблемы, он предпочитал мечтать о некоем Эдеме, идеальном обществе, проникнутом идеями покоя и умиротворения. Он сам был первой жертвой подобного отношения к Японии.

— Вернемся к убийце, — строго сказал он. — Ты все-таки видела ее. Во что она была одета?

— Во что-то черное. Я тебе уже говорила. По-моему, в черное. Но точно я не знаю…

— Сколько ей лет?

— Ты что, издеваешься? Все это произошло за какую-то секунду. Я видела, как тело Сандрины развалилось пополам. Видела кровь. И тогда я… Я отвернулась и прыгнула в окно. Мне…

Голос ее сорвался. Она всхлипнула. Из глаз выкатилось несколько слезинок — любая западная женщина на ее месте рыдала бы взахлеб.

— Тебе надо поспать, — мягко произнес Пассан, подойдя ближе к кровати. — Завтра поговорим. Но мы с самого начала ошибались, понимаешь? Я был уверен, что кто-то затаил зло на меня, именно на меня. Гийар или еще какая сволочь. Но теперь у меня впечатление, что вся эта история связана с тобой. Это японская история.

Наоко вытаращила глаза:

— Если чокнутая убийца одевается в кимоно, это еще не значит, что…

Пассан достал из кармана айфон и показал ей снимок, сделанный на месте преступления.

— На стене была надпись. Что это значит по-японски?

Наоко отшатнулась. Он видел, как она силится и не может сглотнуть. Ее словно парализовало. Лицо из белого стало желтоватым и снова напомнило ему деревянную маску театра Но.

— Отвечай! — настойчиво потребовал Пассан.

Она прикусила губу и обожгла его гневным взглядом. И как всегда, Оливье поразила красота ее монголоидных глаз. Из-за их узкого разреза иногда казалось, что Наоко чуть косит. Ее взгляд соединял в себе несоединимое: едкую жестокость и нежность, и эта нежность, рождавшаяся из крохотной асимметрии зрачков, смягчала все вокруг, обволакивала Пассана и ласкала его душу…