Византийский узел - Александр Забусов

– Мы готовы, батька! – бодро зашептал он.

Толик вдруг поймал себя на мысли, что он переживает за парня, за тех, кто укрылся в этом кустанике и ожидает прихода печенегов. После гибели Андрея он стал бояться за своих людей, раньше он этого за собой не замечал. Война есть война, бывает, люди гибнут, и это обычное дело, хочешь жить спокойно – будь кем угодно, только не выбирай профессию военного. Болгария изменила в нем многое.

«Наверное, старею, становлюсь мягкотелым», – подумал он.

– Сколько с тобой бойцов?

– Пятнадцать. С другой стороны лагеря соседствую с Олесем.

– Хорошо. На меня не отвлекайтесь, делом занимайтесь.

– Есть!

Прошел через костры, приблизившись к вывороченным валунам, заметил легкое движение приподнявшегося на руках от камней Олеся, отмахнулся:

– Не отвлекаться.

Проследовав дальше, напоролся на горбылевский временный блокпост, которого еще вечером здесь не было. Сорок бойцов посносили с округи все мало-мальски подъемные валуны, сложили стену с бойницами на определенном для этой цели Горбылем месте, как самом опасном направлении. К тому же, если прижмет бойцов разведки или княжьей дружины, всегда можно укрыться за полуростовой стеной, места правда в сложенном доте немного, но, как говорится, в тесноте да не в обиде.

Вот и ряды самой дружины, щиты уперты в землю, за ними, как за сплошным забором, сидя укрылись вои, они тоже отдыхают, не им принимать первый удар, с князем и его ближниками все оговорено. Первый удар возьмут на себя кривичи. Монзырев прошел полосу ответственности подразделения Ратмира.

«Все-таки хорошего парня заполучил в свою семью», – подумал о сыне боярина Ставра.

Пройдет совсем немного времени и настанет момент истины, некогда будет думать о постороннем. У любого воина в такие минуты мысли только об одном: «Победить и выжить». Это уже потом могут шалить нервы, произойти истерика, но только потом, после боя.

Ожидание затянулось, время неумолимо двигалось к рассвету. Вдруг Монзырев приметил, что у самого начала долины вспыхнул костер, кто-то бросил в него охапку хвороста, и языки пламени взметнулись выше, поедая принесенную пищу, осветили человека, поднявшего вверх правую руку и в свете костра жестом передающего информацию.

«Началось!»

Количество нападавших в темноте даже приблизительно было невозможно подсчитать. К кострам крадучись вышла темная масса пеших печенегов, негромкий недовольный гортанный говор выдал неуверенность, растерянность и недовольство. Они как по проходу обходили костры, демаскируя себя. Из кустарника с одной стороны, из развалов камней с другой в темноте ночи раздались щелчки.

– А-а-а! Курмеге ха-а! А-а-а! – стоны и вопли раненых, появление убитых разорвало ночь звуковой неразберихой.

Уже вошедшие в долину печенеги, не имевшие в большинстве своем кольчуг и защиты даже из твердой кожи, не попытались прижаться к земле. Они шли убивать спящих, а попали под раздачу ночных невидимок.

Быстрая перезарядка арбалетов, и болты вновь летят, впиваясь в тела степных бандитов. Печенеги стадом ломанулись по своему же проходу в обратном направлении. Бежали спотыкаясь, падая, умирали. Их убивали, калечили. В ход пошли дротики, пики, метательные звезды и, в конце концов, легкие мечи наворопников, выскочивших из укрытий, на бегу полосуя отстающих неудачников. Крики и стоны вырвавшихся из ада печенегов, топочущих, словно стадо антилоп, оповестили об окончании первого боя.

– Всем назад! Разобраться по подразделениям! Перезарядиться, – послышались команды Олеся. – Пройти по оставленному лагерю, добить раненых ворогов. Быстро! Быстро! Все по местам!

В это же время подразделение Ратмира так же удачно сработало в своей полосе. На их долю пришлось всего десятков пять печенегов, сказалось то, что направление главного удара кто-то из вождей определил именно по спящему лагерю и пристани. Из капкана не ушел ни один копченый. Сама ночь подходила к концу, серые, еще довольно темные сумерки вползли в долину. Над самой долиной раздался отдаленный гул, который с каждой минутой нарастал. А вскоре все пространство над ней заполнилось ордами конных кочевников, они врывались в дорожные проемы, спускались с пологих круч. Шум стоял невообразимый, боевые кличи слышались повсюду. Ржали, храпели лошади, понукаемые всадниками, с неохотой спускаясь в низину.

«Да, они нас массой, количеством задавят», – подумал Монзырев, глядя на происходящее.

Посыпались, запели, засвистели стрелы с обеих сторон, щиты русов покрылись щетиной от застрявших в них вестниц смерти. Кто-то вывалился из строя, истекал кровью. Кто-то захрипел в предсмертной судороге, схватившись за горло или грудь, пытаясь выдернуть тонкое древко. Щиты сдвинули еще плотнее, выставив вперед пики, обрубали волосяные арканы, удавками затянувшиеся на телах и оружии русов. Строй скалой стоял на месте, будто ноги дружинников вросли в грунт. Щелчков арбалетов в этой кутерьме не было слышно вовсе, из щелей и бойниц блокпоста в плотную массу диверсанты отрабатывали болтами. Завязалась рукопашная внутри укрепления, копченые с седел запрыгивали через низкий парапет из сложенных камней внутрь. Горбыль юлой крутился в ограниченном пространстве, кромсая саблей и ножом плоть, успевал выручать своих, прижатых печенежской массой к стенам, не замечая, как из порезов и ран на его теле струится кровь, пропитавшая незащищенную кольчугой пятнистую рубаху на спине и руках. Мысли в голове отсутствовали, грудь вздымалась, легкие перекачивали воздух кубами, адреналин в крови бурлил. Со стороны происходящее напоминало картину охоты на разбуженного, поднятого из берлоги медведя. Обычно так свора лягавых во время охоты, кружась, цепляется зубами в лапы и спину хищника, а шерсть клоками летит вокруг, кровью приклеиваясь к зубастым, пенившимся пастям, когда хозяин леса ударами когтистых лап ломает им хребты, втаптывая в грязь, сам рвет зубами зарвавшихся четвероногих охотников.

Окрасив рассвет легкими красками, чуть выглянувший на востоке солнечный полудиск дал возможность рассмотреть горы трупов людей и лошадей перед покрытыми весенним мхом камнями временного защитного сооружения с внешней стороны, теперь было невозможно верхом на лошадях близко пробиться к его стенам. Внутри него наворопники добивали последних смельчаков, передвигаясь, наступали на мертвые тела, наверное в два слоя устилавшие землю, спотыкаясь и подскальзываясь в крови. Из четырех десятков воропа на ногах осталось меньше половины.

– Ищите своих, может, еще есть живые! – отдышавшись, распорядился Горбыль, глядя, как беспредельно вымотанные подчиненные с отрешенными лицами привалились к стенам, ловили секунды передышки, все помятые, перепачканые кровью, одежда которых превратилась в рванье.

Вокруг продолжали свистеть стрелы, но блокпост выстоял, временное затишье перед ним позволило Сашке посмотреть на возвышенность неподалеку. Сильно истаявшее в бою дружинное каре славян продолжало удерживать шеломань с возвышавшимся на самой верхней точке чуром. Поредевшее воинство отодвинулось, отступило, уменьшилось в размерах, словно льдина, подтаяв, окропила влагой место, где лучи солнца, падая, искрясь в ней, нагревали ее. Где-то там, в этих стройных рядах, находился Святослав, плечом к плечу с простыми дружинниками держал удар орды; где-то там, рядом с ним, рубился Монзырев. Краем глаза Горбыль заметил непонятную сутолоку и волнение в нитке окружения.