Ничего святого - Александр Зорич

В это же время на опушке дубравы Зефир Нисский, единственный возница, не поленившийся встать до рассвета, делал утреннюю зарядку – складывался напополам, размахивал руками и скакал через веревочку.

Двое мальчишек лет семи, посланных за земляникой, исподтишка наблюдали за героем из кустов, усевшись на свои пустые пока лукошки. Их лица выражали нерешительность: уместно ли смеяться над чудными кривляньями Зефира или же по их поводу следует испытывать благоговение непосвященных? Но тут Зефир пошел отжиматься широким хватом, и мальчики со вздохом облегчения склонились ко второму.

Ипподром в Вормсе, конечно, уступал своим собратьям в Риме, Константинополе и Равенне. Как по количеству зрителей, так и по количеству беговых дорожек – их было всего шесть (тогда как равеннский ипподром мог запросто вместить пятнадцать упряжек в один забег). Зато он был оборудован стартовыми стойлами для упряжек с автоматическим веревочным затвором – по последнему слову техники.

Король Гунтер, еще не войдя в наследство, лично курировал сооружение ипподрома, ибо уже тогда почуял: никакой цивилизованной политики королевству не видать, пока не будет устроено цивилизованное развлечение для политиков.

И развлечение было устроено! Развлечение длиной в полный аттический стадий, шириной в пять седьмых стадия и высотой в тридцать футов могло бы выжать согласный вопль спортивного азарта из двадцати четырех тысяч зрителей, если бы только размещение почтенной публики отвечало римским стандартам.

Но германские стандарты имени инженер-политика Гунтера не были пасынками городского, цивилизованного либерализма, нет.

Один цезарь, сто сенаторов, мириад плебеев? Ни-ко-гда.

Каждый из королей (а вормсский ипподром был рассчитан на дюжину королей!) требует жизненного пространства не меньшего, чем цезарь. Каждый его сопалатник, каждый дружинник – тоже. Разве кто-то из этих достойнейших, славнейших людей может позволить себе сидеть ниже своих братьев по оружию?

А посольства? Что случится, если посадить константинопольского посланника ниже римского? Гуннского – ниже вандальского? Воистину случится непоправимое!

И еще: кто пройдет к своим местам первым? Положим, бургундский король – по праву хозяина. Но вот вторым? Вторым кто? Епископ Омега или посол Дельта? Конунг Верданди или ярл Сканди?

Поэтому с архитектурной точки зрения ипподром пришлось решать как улей диких ос, по принципу – сколько тварей, столько и гнездышек. Поверх зрительских трибун были сооружены просторные павильоны с деревянными креслами. Для каждого короля – свой павильон, для каждого сопалатника – свое кресло.

Под павильонами тянулись три яруса обшитых дубом сидений для людей знатных или полезных, но все-таки отличающихся от персон высшей светской и духовной ценности, как серебро отличается от золота.

А еще ниже начинались ярусы плебейских каменных сидений-ступенек.

Сюда сползались все, кому было не лень, – как правило, со своими дерюжками, подушечками или одеялами из шкур. Но если кто-то заранее не позаботился о здоровье своей простаты, смотрители ипподрома, которых на римский манер громко и не совсем правильно именовали квесторами, выдавали бесхозяйственному пролетариату подушечки и волчьи шкуры напрокат.

Прокат подушечки стоил один фоллис, то есть меньше даже сестерция, то есть дешевле не придумаешь. Шкура тянула на целый сестерций.

Правда, требовался еще залог. А в залог строгие бургундские квесторы принимали отнюдь не что угодно. Охотно брали деньги, сестерциев десять—двенадцать, еще охотней – ножи или кожаную обувь. Но вот уже кольца и ожерелья подвергались пристрастному отбору – цветное стекло и вызолоченный биллон понимания не встречали.

Зигфриду, разумеется, не пришлось решать вопроса с подушечками. Король Гунтер милостиво пригласил гостя на почетные места прямо под бургундским павильоном – те самые, для знати второго разбора, обшитые полированными дубовыми досками.

Гизельхер запротестовал:

– А почему там? Мы можем посадить Зигфрида вместе с нами!

– Зигфрид – юноша хорошей крови. Но он не бургунд, – возразил Гунтер во всеуслышание. – Поэтому его пребывание в бургундском павильоне против правил. С другой стороны, Зигфрид просто гость, частное лицо. Будь он послом или королем – мы отвели бы ему персональный павильон. Вы нас понимаете, Зигфрид?

Вопрос не стоил выеденного яйца. Потому что рядом с Гунтером сидели Гизельхер, Ильдико, Кримхильда и мать-королева с доверенными служанками, епископ вормсский с доверенными пресвитерами, а далее сопалатники, сопалатники, сопалатники… Свирепые рожи при полном воинском параде, из которого были исключены только вкрай неудобные чешуйчатые доспехи, замененные на короткие кольчуги.

В бургундском павильоне яблоку негде было упасть. Младшим дружинникам, которым из соображений грядущей карьеры тоже хотелось потереться возле короля, пришлось занять добавочные стоячие места за спинами старших.

«Ну и порядочки, – подумал Зигфрид, ощутив острый укол самолюбия при словах „будь он королем“. – Что ему, Гунтеру, проще? Так бы и сказал: нету места, мол. Так нет же, с ходу пускается исчислять ранжиры!»

– Я вас понимаю, король Гунтер. – Зигфрид приложил руку к груди и поклонился. – И ценю вашу мудрость, благодаря которой вы дальновидно не сослались на ограниченные возможности вашего павильона. Хотя это на первый взгляд было бы вполне достаточным основанием. Однако в этом случае спор с королевичем Гизельхером мог перекинуться на другой предмет. Не услать ли, например, пресвитера Германариха в качестве комментатора зрелищ в гуннскую ложу? Но, повторяю, благодаря вашей дальновидности основания для дискуссии исчезли.

Кримхильда навострила ушки и заволновалась.

Ответ Зигфрида ее восхитил. Однако его можно было признать хамским, а как поведет себя Гунтер, которому нахамил чужеземец, для нее было загадкой. Приезжие с Гунтером всегда держались либо подобострастно, либо отстраненно вежливо. «Благодарю вас, да» и «благодарю вас, нет» – история зарекомендовала эти формулы как оптимальные для общения между залетными гостями и Владыкой Рейна.

Поставленным вне закона саксам в бургундских землях сразу «делали орла», то есть вырывали сердце и выворачивали ребра наизнанку. Поэтому возможности встретиться с Гунтером и нахамить ему в лицо они были лишены. А серьезные переговоры – такие переговоры, на которых бьют кулаками по столу, швыряют в огонь пергаменты и клянутся своей кровью расквасить песьи хари отступников, – происходили при закрытых дверях. За которые, конечно, Кримхильду не пускали.

Да и ведет ли Гунтер такие переговоры? Кримхильде порою казалось: нет, не ведет. Потому как не способен.

Итак, прецедент был создан. Сгустились ли тучи над головой Зигфрида, или они только собрались сгуститься, или Кримхильде лишь примерещилась сама возможность перемены погоды, но она уже внутренне подобралась и вознамерилась каким-нибудь – пусть неуклюжим, лишь бы действенным – маневром, который еще предстояло на ходу сымпровизировать, изменить положение к лучшему.