Ничего святого - Александр Зорич

– Ты. Ты! Ты, чтоб мне сдохнуть!

Вот так-то. Трансмутация личности Конана шла полным ходом. И проходила она в высшей степени любопытно. Устойчивую связь с человеческой действительностью варвар стремительно терял. Но вторая, драконья, природа, овладевающая его сознанием, пока не открывала варвару своего присутствия, прикидываясь до времени чем-то внешним, далеким и безопасным.

На третий день началось самое интересное.

Конану, варвару из Киммерии, открылись тайны Творения и Конца Мира. Каковые он поспешил поведать Зигфриду в ходе очередного полуденного транса, в который он входил на этот раз особенно долго, помогая себе грозным рычанием и даже клекотом.

Зигфрида постигло разочарование. Эти тайны ему в общих чертах уже были известны, поскольку совпадали с воззрениями хальвданов. Народ хальвданов считался наиболее осведомленным в таких тонких материях по причине давней дружбы со все тем же Фафниром – ныне покойным.

Разумеется, варвар, выйдя из транса, счел рассказанное им от лица Фафнира некоей не заслуживающей доверия чепухой, услышанной от нечестивого фантазера Зигфрида.

– Говорил я себе: Конан, не ищи славы на склоне лет. Много ты злого погубил, а значит, вдоволь уже добрых дел переделал. Нет, понесли меня дэвы на Край Земли. И здесь, среди грязи и убожества, пал я ниже низкого. Превратился в мальчишку, которого… – Конан саркастически хмыкнул и выдержал паузу, – которого учит тайнам мироздания богоравный, мудрый, как большая желтоухая собака, философ Зигфрид!..

На Гнитайхеде Зигфрид улыбнулся дважды. Этот раз был вторым.

Зигфрида тронула не шаблонная ирония Киммерийца, нет. Но ультимативный идиотизм ситуации: варвар, драконоубийца и драконоед, пропитавшийся до самых корней волос Фафнировым знанием и сам же этим знанием фонтанирующий, отделен глухой стеной от второй, драконьей половины своей новой личности и, более того, подвергает ее, вторую половину, диалектическому остракизму.

– …Скажите, пожалуйста, учитель Зигфрид, – паясничал Конан, – если все сказанное вами правда, как же свершится ваш Рагнарек теперь, без Фафнира? Ведь вы сами сказали, что вместе с Ангра-Манью, который зовется у вас Локи, должны выступить против светлых богов дракон Фафнир и волк Фенрир?

– В том-то все и дело. – Королевич не видел более оснований скрывать от Киммерийца сакральной сути совершенного варваром преступления. – Ваше бесцеремонное вмешательство нарушило установленный от века и тщательно оберегаемый нашими народами порядок вещей. Раньше Конец Мира был известен. Каждый знал, как и что случится. В великой битве погибнут и боги, и их присные, жители Асгарда и Утгарда. Но это ведь будет не гибель ради гибели, а начало обновления!

– Но откуда у вас такая уверенность в полной гибели богов? – спросил варвар рассудительно. – А если сыщутся победители? Если этими победителями станут волки и драконы?

Контраргументов у Зигфрида не сыскалось. И правда, как разжиться гарантиями в таком щепетильном деле?

Откуда-откуда…

От Фафнира. Но Фафнир-то, если вдуматься, был лицом заинтересованным!

– Вот подумай, надутый лягушонок, кому были выгодны такие басни? Людям или Фафниру? Если Фафнир должен был выступать в битве последних дней против светлых богов Асгарда, зачем твои родичи его оберегали?

– Чтобы сохранить симметрию. Фафнир был бы сражен рукой Бальдра, сына Одина. Но теперь Бальдр найдет другого врага. Воинство Одина получило перевес, и кто-то в нем может выжить. А без полной гибели богов не будет обновления, – отчеканил Зигфрид.

– По-моему, все проще. Думаю, твои родичи – просто гебры, неверные. А Фафнир был ба-альшим хитрецом. Что, впрочем, не уберегло его от моей доблести. Так радуйся же – в моем лице ты встретил героя, в котором сочетаются сила и благомыслие. Фафнировы лжеучения забудь. Они тебе больше не понадобятся.

В тот час Зигфрид впервые посмотрел на ситуацию чужими глазами и впал в нерешительность, можно сказать, лишился интеллектуальной девственности. А вдруг Киммериец прав?

На четвертый день речь зашла о силах, движущих мирозданием. Киммериец трещал без умолку.

Зигфрид понимал немногое. Увлекшись, Конан часто сбивался на язык небеснорожденных драконов. В пещере то и дело раздавались необъяснимые звуки. Не то лопались исполинские грибы-дождевики, не то ухал тысячеголосый совиный сброд.

Поскольку язык небеснорожденных драконов насыщен магическими созвучиями вдесятеро по сравнению с языком Адама и Евы, творилось черт знает что.

Стрельнули ростками, зацвели и увяли, не завязав ягод, останки сухого ежевичника, который Зигфрид почти под корень извел на растопку костров.

Трава на поляне росла скорее отдельными пучками, нежели хрестоматийным «сплошным ковром». И вот некоторые из этих пучков одним махом скрутились в тугие колтуны, дико вывернулись и вросли в землю верхушками – да так, что шевелящиеся корни оказались наверху.

Зигфрид убрался подальше – не хватало еще, попав под волну магических вибраций, обнаружить себя закрученным в бараний рог и воткнутым в землю, как морковка.

Но Конан уже сменил регистр стихий. Несколько каменных зубьев пробились сквозь траву на два локтя. Потом втянулись обратно, оставив после себя круговые выбросы коричневого глинозема.

Варвар даже не фонтанировал – он извергался, как молоденький исландский вулкан. Его речь уже далеко ушла по пути превращения в Слово: созидательное, разрушительное, а то и непознаваемое в своих целях, как искусство ради искусства.

К счастью для Зигфрида, да и для всего Гнитайхеда, воля Конана, способная придать Слову целенаправленность и, следовательно, настоящую силу, в этом макабре участия не принимала. А тело Конана – неустранимая переменная всех уравнений с участием человеческого существа, – тело хотело лишь вырваться прочь из просмоленного тьмой, запечатанного железом драконьего склепа.

С двери начала осыпаться ржавая пыль. Зигфрид поначалу не придал этому значения. Но когда толстый ломоть воздуха перед входом стал непроницаемо рыжим, королевич струхнул. Потому что такого толстого слоя ржавчины на двери, конечно же, быть не могло.

А когда рыжий туман поредел и Зигфрид снова увидел железную плиту, Конан уже замолчал.

Но это не удивило королевича. Он был поглощен изучением поверхности плиты.

Моментальное впечатление – будто смотришь сверху на отлитые из железа холмы и горы Гнитайхеда. Затем Зигфрид пригляделся и понял, что очертания новоявленного барельефа не сообразны ни Гнитайхеду, ни какому-либо другому ландшафту. Таких гор и холмов в принципе не бывает.

На поляне было совсем-совсем тихо. Королевич повременил еще немного, опасаясь рецидивов магического монолога Конана.

Но он уже догадывался, что рецидивов не случится. Зигфрид подошел к двери и остановился в пяти шагах.

Постоял. Подошел еще на четыре шага. Понял, что ближе подходить не стоило. Вернулся обратно.