Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

четвертый товарищ, обслуживающий эту машину. Кравчёнок — белорус. Это сразу же обнаруживается, едва он начинает говорить.

— В чем дело, Григорий? — спросил Сергей Тимофеевич.

Кравчёнок крикнул в ответ:

— Всю смену шуруем намазку!

Сергей Тимофеевич понимающе кивнул. На их языке «снамазка» — сверхплановое задание. В условиях коксового производства выполнить его не так просто. Ведь на батарее определенное количество камер, имеющих постоянный объем. Тепловой режим соответствует нормативному количеству шихты. При этом газы, скапливающиеся в почти полуметровом подсводном пространстве, предусмотренном проектом, легко отсасываются. Конечно, можно, не изменяя режим работы, повысить производительность печи за счет использования улучшенной шихты с уменьшенным количеством газовых углей. По своя углефабрика еще строится, и завод получает то, что дают, что привозят. Приходится увеличивать объем шихты, занимая сю и подсводное пространство камер. Потому и прет газ нет ему места. А с увеличением массы шихты надо повышать обогрев, иначе коксовый «пирог» будет сырым... Вот какая цепь взаимосвязанных, взаимозависящих процессов. В одном звоне отошел от нормы — весь режим перестраивай. Такой ценой дается «намазка».

А коксовыталкиватель все еще катил по рельсам. Потом — Сергея Тимофеевича как раз это и волнует — проделает почти такой же обратный путь. И снова к девятой по счету от обработанной камеры. И будет все время сновать, как челнок, вправо-влево, вправо-влево около батареи. Сколько километров! Сколько непроизводительного времени!..

Кравчёнок тоже считает, что машину можно использовать рациональней. А о Семене сказал более, чем определенно: «Семен — тряпка. Ему не на батарее работать — черепах пасти».

Сергей Тимофеевич улыбнулся, вспомнив своеобразное суждение Григория, и направился в конторку. Там получил график выдачи кокса на свою смену. Освободившись, зашел к начальнику цеха Шумкову.

— Кочегарим, Ипполит Федорович? — заговорил, здороваясь. Он знал, что по коксу завод идет с превышением. Иное дело, если бы не дотягивали до плана. Тогда поневоле пришлось бы форсировать работу печей. Сейчас такой необходимости не было, и Сергей Тимофеевич спросил: — Небось, главк прижал?

— Да, Киев. — Ипполит Федорович — тучный, медлительный, основательно облысевший, с короткой щеточкой седых усов и странными, будто все время чего-то опасающимися глазами — рылся в ящике стола. — Вчера вечером звонили Павлу Павловичу, — продолжал он, не прекращая своего занятия. — Просили «перекрыть» днепродзержинцев... У тех какая-то запарка, а мы должны печи гробить.

— Если но самую завязку сыпать — никакая газодувка не справится, — поддержал его Сергей Тимофеевич. — Того и гляди, разопрет.

— Во, во, — оживился Ипполит Федорович. — Я так и написал В Докладной: «Практика эксплуатации печей с нарушением установленных технологических параметров чревата пагубными последствиями».

— Разве Пал Палыч не знает этого, — вовсе не спрашивая, проговорил Сергей Тимофеевич.

— Знает.

— Зачем же докладная?

Ипполит Федорович покосился на своего собеседника и принялся еще старательнее рыться в бумагах.

У вас что, Сергей Тимофеевич? — обронил. — С чем пожаловали?

— Принес кое-какие расчеты. — Сергей Тимофеевич вынул из кармана ученическую, согнутую вдвое, тетрадь, протянул начальнику цеха. — Пустяковое дело. Удивляюсь, как раньше не пришла такая мысль ни мне, ни вам, например. Стоит лишь, оказывается, изменить серийность, повысить температуру обогрева — и сразу же увеличивается производство кокса за одно и то же время.

— Как это изменить?

— Здесь все расписано, — указал Сергей Тимофеевич на тетрадь, — Брать не девятую по счету камеру, а вторую. — И, встретившись с чего-то опасающимися глазами Ипполита Федоровича, поспешил разъяснить, будто начальник цеха в самом деле не понимает сути его предложения: — Через одну брать.

— Угу, значит, через одну...

В кабинете появился заместитель начальника цеха по газовому хозяйству. Поздоровался, сел у окна. Вслед пришли заместитель по эксплуатации и механик, продолжая о чем-то спорить. За ними — начальник смены, энергетик, помощник по оборудованию... Ипполит Федорович отложил тетрадь в сторону, не глядя на Сергея Тимофеевича, сказал:

— После оперативки посмотрю.

* * *

Среди коксохимиков Шумков слыл знающим специалистом. И это было действительно так. В середине тридцатых годов, после рабфака, он окончил втуз, ровно поднимался по служебной лестнице, пройдя все должностные ступеньки от бригадира до директорских высот. И даже война не приостановила его поступательного движения, потому что не взяли на фронт — работал по своей специальности в глубоком тылу. После победы с очередным повышением его переместили в Донбасс. Здесь и прижился. Он был , исполнительным, обязательным человеком, осторожным и выдержанным. Такие работники в отличие от ершистых, все время чего-то ищущих людей, не доставляют хлопот. Нет, Шумков не мог позволить себе вступить в спор с начальством, если даже и был уверен в своей правоте. Где надо — смотря по обстоятельствам, — промолчит, а то еще лучше — поддакнет. Так оно спокойнее жилось и, вместе с тем, благотворно сказывалось на карьере. Последнее время воображение все чаше уносило его в шикарно обставленный кабинет главка, и уже не такими недосягаемыми представлялись министерские апартаменты... И вдруг все рушилось — Шумков скатился вниз. Причем падение, как обычно это бывает, оказалось стремительнее восхождения: ему даже не предложили должность главного инженера, а опустили еще ниже — в цех. Виновниками своего падения он искренне считал явных и скрытых недоброжелателей, чьи козни привели его к краху. Именно так Шумков воспринял смещение, исходя из того, что теперь, когда ушли молодые годы, ему уже не подняться.

Он вовсе не допускал мысли, что свалившиеся на него беды обусловлены иными причинами, которые якобы надо искать в самом себе. Ведь не растерял же знания, опыт. В директорском кресле просидел десять лет! А сняли, как неспособного обеспечить руководство предприятием. Вот этого не признавал Шумков, не хотел согласиться с формулировкой о служебном несоответствии. Если бы обида и зависть к более удачливым не туманили голову, не вызывали слепую злобу, может быть, у него хватило здравого смысла признаться в беспомощности, в том, что безнадежно отстал от времени, предъявившего новые требования к науке управления производством, к людям, которым поручено возглавлять трудовые коллективы.

По, возможно, он и не понимал, в чем же заключается его вина. Шумков принадлежал к той формации руководителей, которая складывалась в пору, когда не очень-то поощрялись самостоятельные действия, когда надо было согласовывать в высших инстанциях малейшую задумку. А потом еще случалось и слышать недовольное: «Вы что, умнее всех?» Тогда Шумков и решил: лучше уж вовсе не потыкаться со своими предложениями и вообще не утруждать себя инициативой, разработкой производственных проблем. Вот и угасали благие порывы, атрофировался интерес к поиску. Это стало привычкой, нормой поведения, как само собой разумеющееся. Так он и поступал, и руководил: сказали — сделал, не понял — переспросил, уточнил, а самостоятельно — ни шагу.

Да, промышленная перестройка вышибла Шумкова из