Время свинга - Зэди Смит

— Кто это был?

— Значит, если ты готова, — прошептал Ламин, засовывая эту громадную штуковину себе в задний карман, — этот человек теперь перевезет на ту сторону.

Узкую баржу мы разделили с семейством черных британцев. Они пытались завязать разговор с гидом касательно того, насколько далеко от острова до берега и способен ли хоть кто-нибудь, что там в цепях — вообще, переплыть эти быстрые воды. Гид их выслушал — но при этом он выглядел таким усталым, белки его глаз затуманились попросту от обилия лопнувших сосудиков, — и не проявил зримого интереса к гипотезам. Лишь повторил свою мантру:

— Если кто-то достигал берега, ему возвращали свободу. — На острове мы побродили, шаркая по руинам, а затем встали в очередь в «последнее средство» — маленький подземный каземат, десять на четыре, где «содержали самых отъявленных бунтовщиков, вроде Кунты». «Представляешь!» Вот что все твердили друг другу, и я действительно попробовала представить, как меня сюда сажают, но инстинктивно знала, что бунтовщица из меня никакая, так что вряд ли я буду из племени Кунты. К нему принадлежат немногие. Мать свою вот я совершенно точно могла бы здесь представить, да и Трейси тоже. И Эйми — она по-своему тоже относилась к этой породе. А я — нет. Толком не зная, что с собой поделать, я протянула руку и ухватилась за железный обруч в стене, к которому приковывали за шею этих «самых отъявленных».

— Тут хоть плачь, правда? — произнесла мать британского семейства, и я почувствовала, что надо бы, но стоило мне отвести взгляд от ее подготовки к плачу, посмотреть вверх на крохотное окно, как я увидела государственного гида — он растянулся снаружи на животе, и его трехзубый рот загораживал почти весь драгоценный свет.

— Теперь вы ощутите боль, — пояснил он через решетку, — и вам потребуется минутка наедине с собой. Я буду ждать вас снаружи — после того, как вы ощутите боль.

На обратном пути в барже я спросила у Ламина, о чем это они так часто беседуют с Эйми. Он сидел на банке и от моего вопроса выпрямился, задрал подбородок.

— Она считает меня хорошим танцором.

— Вот как?

— Я научил ее многим движениям, каких она не знала. Через компьютер. Я показываю наши местные. Она говорит, что использует их в своих представлениях.

— Понятно. А она заговаривает когда-нибудь о том, чтоб ты приехал в Америку? Или в Англию?

— Все в руке Божьей, — ответил он, бросая испуганный взгляд на остальных пассажиров.

— Да. И Министерства иностранных дел.

Лолу, терпеливо ждавший нас в такси, подъехал к самому урезу воды, когда мы подплывали, и распахнул дверцу, очевидно собираясь переместить меня с баржи прямо в машину и два часа везти обратно без обеда.

— Но, Ламин, мне нужно поесть!

Я заметила, что весь наш визит на остров он не выпускал из рук ламинированное меню кафе, — и теперь он мне его предъявил, как главную улику обвинения в судебной драме.

— Это слишком много денег на обед! Хава нам обед приготовит дома.

— Я заплачу за обед. Это что — типа трех фунтов на человека. Честное слово, Ламин, для меня это не слишком дорого.

Последовал спор между Ламином и Лолу, который, как я с удовлетворением отметила, Ламин, похоже, проиграл. Лолу упер руки в свою пряжку, как торжествующий ковбой, закрыл дверцу машины и откатил ее обратно вверх по склону.

— Слишком дорого, — опять сказал Ламин с глубоким вздохом, но я двинулась следом за Лолу, а Ламин — за мной.

Мы сели за один из столиков для пикника и съели рыбу в фольге с рисом. Я прислушивалась к болтовне за соседними столиками — странным, неровным разговорам, которые никак не могли решить, что они сами такое: мрачные размышленья посетителей на месте исторической травмы или легкий треп людей на пляжном отдыхе за коктейлями. Высокая, обожженная солнцем белая женщина лет, как минимум, семидесяти сидела за столиком в глубине одна в окружении стопок сложенной ткани с рисунком, барабанов и статуэток, футболок, гласивших «БОЛЬШЕ НИКОГДА», другого местного товара. К ее прилавку никто не подходил и близко, не похоже было, чтобы кто-нибудь что-нибудь намеревался покупать вообще, поэтому немного погодя она встала и принялась бродить между столиков, приветствуя гостей, расспрашивая, откуда они и где остановились. Я надеялась, что мы успеем доесть прежде, чем она доберется до нашего столика, но Ламин всегда ел мучительно медленно, и она поймала нас, а когда узнала, что я ни из какого не отеля, не работаю в благотворительной организации и не миссионер, — заинтересовалась особо и подсела к нам, слишком близко к Лолу, который нахохлился над своей рыбой и глядеть на старуху отказывался.

— Из какой вы деревни, сказали? — спросила она, хотя я ничего ей не говорила, — и тут Ламин ей ответил, не успела я воспользоваться случаем и напустить какого-нибудь туману. Тут до старухи дошло. — О, так вы школой занимаетесь! Ну конечно. Ну, я знаю, люди об этой женщине рассказывают всякие ужасы, но мне она очень нравится, я честно ею восхищаюсь. Вообще-то я сама американка изначально, — сказала она, и я задумалась, отчего она считает, будто кто-то на этот счет может сомневаться. — Обычно на американцев мне плевать, но она-то — с паспортом, если вы меня понимаете. Мне кажется, она действительно такая любопытная и страстная, и это очень здорово для страны — она столько рекламы приносит. О, австралийка? Ну, как бы там ни было, такая женщина мне по сердцу! Авантюристка! Хотя я, конечно, сюда приехала из-за любви, а не благотворительности. Благотворительность в моем случае была уже потом.

Она коснулась сердца — наполовину на виду, в разноцветном платьице с лямками-макаронинами и пугающе глубоким декольте. Груди у нее были длинные, красные и морщинистые. Я совершенно исполнилась решимости не спрашивать у нее, ни за чьей любовью она сюда приехала, ни к каким добрым делам это в итоге привело, но она, почуяв мое сопротивление, решила — на правах женщины постарше — мне все равно рассказать.

— Я же была совсем как вот эти люди — приехала сюда просто отдохнуть. Не собиралась я влюбляться! В мальчишку вдвое меня младше. — Она мне подмигнула. — И случилось это двадцать лет назад! Но то оказалось гораздо, гораздо больше, чем просто отпускной романчик, понимаете: вместе мы построили все вот это. — Она гордо оглядела громадный памятник любви: кафе с жестяной крышей, четырьмя столиками и тремя блюдами в меню. — Я женщина небогатая, я же на самом деле просто йогу преподавала. Но эти люди из Беркли — им же только скажи: «Смотрите, тут такая ситуация, эти люди в отчаянной нужде», — и, доложу я вам, вы удивитесь, они за такое сразу же хватаются, вот правда. Чуть ли не все захотели вложиться. Когда объяснишь, что здесь способен сделать доллар? Стоит только рассказать, как далеко доллар тут зайдет? О, у людей такое просто в голове не помещается! А теперь, к сожалению, мои собственные дети, от первого брака? Они так меня не поддерживали. Да, иногда руку тебе протягивают совсем посторонние. Но я всегда говорю тут людям: «Не верьте всему, что слышите, пожалуйста! Потому что не все американцы плохи, отнюдь не все». Есть большая разница между публикой в Беркли и публикой в Форт-Уорте, если понимаете, к чему я клоню. Я в Техасе родилась, у христианской публики, и в молодости Америка для меня была довольно неуютным местом — я же вольный дух, я просто себе места не находила. А теперь, наверное, она меня чуть больше устраивает.