Книга и братство - Айрис Мердок

Гулливеру было не в диковинку проводить уик-энд, гостя у кого-нибудь за городом, в благополучные актерские времена он то и дело получал подобные приглашения и считал себя искушенным молодым человеком, который, в общем, не тушевался в обществе. Сейчас, отбросив напрасные ожидания и напрасные обиды, он надеялся наконец-то сблизиться с Джерардом, укрепиться в положении настоящего, постоянного друга. Он будет изо всех сил стараться понравиться Джерарду и не допустит никаких глупостей. Опасность оказаться сейчас не на высоте серьезно беспокоила его. Он еще немного побаивался Роуз, но уважал, находил привлекательной и радовался, что как будто нравился ей. Он помнил тот вечер на балу, когда так хотелось пригласить ее на танец, но он не осмелился. Перед Дунканом он трепетал, боялся зверя в нем, его бычьей, медвежьей фигуры, его тотемистической силы, его способности убить одним ударом лапы. Он хотел бы подружиться с этим минотавром, но Дункан, хотя и был вежлив с ним, держался отчужденно, и Гулливер со злорадным удовольствием говорил себе, что в конце концов бедный старина Дункан оказался рогоносцем, которого вдобавок Дэвид Краймонд столкнул в Черуэлл. Дженкина он совершенно не понимал, осознавая, что немного ему завидует. Дженкин был очень добр с ним, но это было все равно как если бы до тебя снисходил эльф. Он жалел Тамар, услышав разговоры о ее затруднениях, но она была холодна с ним, и он не пытался подступиться к ней.

И вот теперь с этими проклятыми коньками он поставил себя просто в ужасное положение. За каким дьяволом он объявил, что умеет кататься, когда на самом деле с трудом стоит на коньках? Зачем купил эти страшно дорогие коньки и ботинки (когда мог бы купить вполне приличные за вдвое меньшие деньги), которые сейчас нес, как дурак, в пластиковом пакете, что расползался на глазах под их весом, и они все больше вылезали из дыры, стремясь скорей попасть на кошмарную гладь скользкого льда — место скорого позора? Не было никакой необходимости признаваться, что вообще когда-нибудь в жизни катался, шел бы сейчас как зритель, ничуть не стесняясь, как Тамар и Дженкин. Просто он не хотел, чтобы о нем забыли, закричал, как ребенок: «я тоже», выпил слишком много кларета и съел слишком много бисквита, не задумался, как жалко будет выглядеть на льду. Коньки — спорт безжалостный. Можно быть посредственным теннисистом или посредственным игроком в крикет, но коньки — как балет, если ты недостаточно хорош в этом деле, то вызываешь только презрение. Он предполагал, что Джерард и Роуз тут мастера. Лили, правда, призналась, что каталась «немножко» и «невесть когда», но, похоже, не боялась показаться неумехой. Неприятность заключалась в том, что по неопределенным словам Гулливера она решила, что на деле он виртуоз коньков, только скромничает! Вообразила, что он поможет ей, научит кататься. Он неизбежно падет и в ее глазах тоже. Утром, представив себе ситуацию, он придумал выход: устроить себе растяжение лодыжки. Но не хватило силы воли, а теперь слишком поздно. Ничего, растянет на льду!

Возглавлявшая компанию Роуз сошла с тропинки, по сторонам которой замерзшая земля походила на окаменевшую мелкую рябь, и по хрустящей под ногами траве повела их вдоль «катка» к лежащему, чуть возвышаясь надо льдом, стволу дерева, очищенному от сучьев и, видно, давно и нарочно положенному там, чтобы служить вместо скамьи. Вместе с коньками она принесла и кассетный плеер, и, когда включила его, всем захотелось танцевать. («Танцевать!» — подумал Гулливер.) Они уселись на бревно и стали переобуваться, а Дженкин и Тамар, не спускаясь на лед, побрели в направлении реки. Гулливера, как и всех остальных, охватила дрожь возбуждения, трепет предвкушения, похожего на сексуальное, в эти минуты, когда происходило их перевоплощение, как бы физическое изменение естества, переводившего их из мира медленно шагающих животных в мир стремительно скользящих диких зверей. Было три часа дня, вскоре после четырех солнце сядет, и небо, его снижающийся свод уже начал краснеть, зловеще накаляясь. Розовел снег, на льду чернели редкие фигуры катающихся. Странно звучали голоса: приглушенно, звонкие, но будто в замкнутом пространстве.

— Что это за пожилая дама, которая катается там? — спросила Лили, которая, похоже, не спешила перевоплощаться. — С ума сошла, кататься в такой длинной юбке.

— Это не дама, это пастор! — сказал Джерард, в котором холод, розовеющий свет и предвкушение скорости возбудили необычную веселость.

— Наш викарий, — подтвердила Роуз. — Энгус Макалистер, или отец Макалистер, как он предпочитает, чтобы его называли. Он тут у нас совсем недавно. И всегда ходит в сутане! Помнишь прошлый год, Джерард?

— Красуется! — воскликнул Джерард. — Смотрите, как элегантно придерживает полы сутаны! А теперь заложил руки за спину, как на картине Реберна![73]

— Он малость тронутый, — сказала Роуз. — Пользуется старинным молитвенником, любит, чтобы его называли «отец», даже исповедует! — но в то же время рьяный евангелист. Если придете завтра в церковь, услышите его проповедь.

— Это будет миленько, — двусмысленно проговорила Лили, пытаясь завязать шнурки непослушными замерзшими пальцами в перчатках.

Роуз первая оказалась на льду. Съехала по небольшому склону и понеслась, изящно и очень быстро, выписывая стремительные дуги на заснеженной глади, сделала несколько кругов и вернулась, зовя Джерарда и протягивая к нему руку. Джерард несколько неуклюже спустился по склону, потом прыгнул на лед и помчался к ней. Они взялись за руки, покружились и понеслись в разные стороны, Джерард полетел к дальнему концу луга, Роуз — поговорить с долгополым пастором, который, прибавив скорость, легко несся рядом с ней.

Этого-то то он и боялся, думал про себя Гулливер, артисты, черт их побери! А тебе считай повезет, если сможешь хотя бы стоять прямо. Самое лучшее для него и Лили — это немного повалять дурака здесь рядышком, просто для виду, пока те носятся вдалеке, а потом быстренько снять коньки и присоединиться к Дженкину и Тамар. Он может не уронить своего достоинства, если просто сделает вид, что катается! Они так довольны собой, что им не до него. А вдруг им станет интересно, на что он способен? Когда стемнеет, его все равно не увидят. Если только дорогая Лили его не уронит!

Темнело, но красноватый свет стал интенсивней, на мгновение оживив луг и реку. Темные фигуры катающихся, казалось, движутся по невидимому под снегом льду, делая его более видимым своими быстрыми пируэтами, интуитивно взрезая нетронутую белизну острыми лезвиями коньков. Большинство деревенских, которым было далеко до дому, уже ушли, пастор-виртуоз исчез. Гулливер пытался всунуть ногу в тесный ботинок. Нога, негнущаяся от холода и застрявшая в неудобном положении, не лезла, упершись в подвернувшийся язык. Он стащил перчатки, и руки тут же заледенели.

— Мы с Джерардом ходили утром в деревню, — говорил Дженкин Тамар, — деревенский пруд замерз — ну да, точно замерз, — и утки с гусями ходили по льду. Вид у них был такой трогательный, такой неуклюжий, озадаченный и возмущенный! Большущие лапы ставят осторожно, и очень разозленные, они не могли посторониться, и катающимся приходилось объезжать их. Наверное, были в крайнем негодовании: вместо воды лед, люди носятся вокруг! Мы ходили в «Пайк». Там все украсили к Рождеству. Мне всегда нравится это время перед Рождеством, когда в домах начинают ставить елки и вешать венки на двери, а тебе?