Кошмары - Ганс Гейнц Эверс

– Ах, оставь, пожалуйста! Она была Лией Леви, называвшей себя Станиславой Д’Асп – и вдруг ею овладело непреодолимое желание завладеть одной из погребальных урн твоих предков-феодалов? Что-то тут нечисто!

– Сам же видишь, все вышло именно так!

Фламандец снова взял завещание и стал внимательно изучать его. Он вторично – и затем еще раз, для верности, – перечитал текст, но не смог обнаружить в нем решительно никаких подозрительных особенностей.

– Ну что ж, – подвел черту он, – если я что-то и понял, то только то, что ничего во всем этом не понимаю!..

IV

Четыре дня пришлось прождать Яну Олислагерсу в Ронвальском замке. Он каждый день настаивал приступить к перенесению останков.

– Нет, сегодня нельзя, – возражал граф. – Разве не видишь, как пасмурно небо? – Все положения завещания Станиславы выступали для него чем-то священным.

Наконец к полудню пятого дня просветлело. Фламандец напомнил графу о том, что пора исполнить волю умершей, и тот сделал необходимые распоряжения. Никто из слуг не должен был покидать замка, только старый садовник и два его помощника получили наказ взять с собой заступы и пойти с графом.

Они прошли через парк и обогнули тихий пруд. Яркие лучи солнца падали на дранку часовни, играли в листве белоствольных берез и отбрасывали трепещущие тени на гладкие мощеные дорожки. Когда все собрались в часовне, граф слегка смочил пальцы в святой воде и перекрестился. Слуги подняли одну из тяжелых каменных плит и спустились в склеп – там стояли в ряд по обе стены большие красные урны с гербами графов д’Ольтониваль. Они были закрыты высокими «коронами», и на горлышке каждой урны висела на серебряной цепочке тяжелая медная дощечка с именем и годами жизни покойного.

Позади этих урн стояло несколько пустых. Граф молча указал на одну из них, и слуги вынесли ее из склепа. Покинув часовню, процессия двинулась среди могил, над которыми шелестели березовые ветки. Здесь пребывало десятка полтора широких каменных плит с именами верных слуг графской фамилии, покой которой они, казалось, берегли и за гробом. Только на могиле графини не было каменной плиты; на ней пышно цвели многие сотни темно-пурпурных роз.

Садовники осторожно приступили к работе. Глубоко окопав большие куски дерна, они вынимали его вместе со всеми пустившими корни розами и откладывали в сторону – к принесенной урне. Фламандцу показалось, что они содрали с могилы слой живой кожи, а красные розы, упавшие на землю, напомнили ему капли крови.

Обнажился сырой чернозем, и садовники принялись выкапывать гроб. Олислагерс взял графа за руку:

– Пойдем-ка погуляем, пока они работают.

Но граф отрицательно покачал головой. Он не хотел ни на одно мгновение отходить от могилы. Его друг ушел один. Он прошел вдоль берега пруда, время от времени снова возвращаясь под березы. Яну казалось, что садовники работают необыкновенно медленно, минуты ползли одна за другой с неимоверной леностью. Он пошел во фруктовый сад, там нарвал ягод смородины и крыжовника, потом стал искать на грядках позднюю землянику.

Когда Ян вернулся к могиле, то увидел, что двое слуг по плечи стоят в могиле; теперь дело шло быстрее. У них в ногах стоял гроб, очищенный от последних остатков сырой земли. Это был черный ящик с богатыми серебряными украшениями, но серебро давно уже почернело, а дерево превратилось в липкую труху в теплом и сыром климате. Граф принес большой белый отрез шелка и препоручил его старому садовнику: в него тот должен был собрать все кости.

Двое слуг, стоя в зеве могилы, стали отвинчивать крышку гроба; раздался режущий ухо скрип. Большая часть винтов свободно выходила из сгнившего дерева, их можно было вынуть пальцами. Покончив с преградой, работники слегка приподняли крышку, подвели под нее веревки и перевязали ее. Один из них вылез из могилы и помог старому садовнику поднять ее. По знаку графа старый садовник снял белый покров с тела покойницы и еще один маленький платок, который закрывал только голову.

Под ним лежала Станислава д’Асп – совершенно такой же, какой была на смертном одре. Длинный кружевной саван, покрывавший все тело, казался сырым; его покрыли пятна цвета ржавчины и тьмы. Но тонкие руки, точно восковые, были сложены на груди и крепко держали распятие из слоновой кости. Лицо изменилось не больше того распятия – мертвая лежала окостенело, не как спящий и дышащий человек, но ничто в ней не производило и впечатления смерти. Она имела вид восковой куклы, вылепленной рукой мастера. Ее губы, чуть нарумяненные, как и щеки, кривила легкая усмешка, а кончики ушей, точно две капли мутной росы, украшала пара крупных жем чужин.

Жемчуг тот был мертв[20].

Граф схватился за ствол березы; затем тяжело опустился на бугор вырытой земли…

Ян Олислагерс быстро соскочил в могилу. Он наклонился и слегка постучал ногтем по щеке покойницы. Послышался нежный, тихий звон, точно он прикоснулся к старому севрскому фарфору.

– Выйди оттуда, – воскликнул граф, – что ты делаешь там?

– Я установил, что пражская фарфоровая эмаль твоей графини – превосходная вещь; ее можно порекомендовать каждой кокетке, которой захочется до восьмидесяти лет играть роль Нинон де Ланкло[21]! – Голос фламандца звучал резко, почти гневно.

Граф встал на самом краю могилы:

– Не смей так говорить! Во имя всех святых, неужели ты не видишь, что женщина эта сделала ради меня? И ради тебя также – ради нас обоих! Она хотела, чтобы мы увидели ее еще раз – неизменно прекрасной и после смерти!

Ян Олислагерс стиснул зубы. С трудом подавив в себе негодование, он удержался от едких комментариев и возражений, обронив только:

– Что ж, теперь мы видели все. Опустите же, люди, крышку гроба, да засыпьте, как встарь, ее могилу…

Граф, вне себя, горячился:

– И это говоришь ты – над прахом этой женщины? Той, чья любовь пережила смерть!

– Любовь? Это ненависть, как по мне!

– А я скажу – любовь! Она была святой…

– Это была самая низкая тварь во всей Франции! – выкрикнул фламандец.

Граф вскрикнул, схватил заступ и замахнулся на него. Но раньше, чем обрушился роковой удар, садовники схватили его за руки.

– Пустите меня, – ревел он, – пустите!

Фламандец остался совершенно хладнокровным.

– Подожди немного, – сказал он. – Сейчас, если захочешь, можешь убить меня. – Он наклонился, расстегнул пуговку у ворота и сорвал саван с покойницы. – Ну, Венсан, гляди сюда!

Граф обомлел. Обнажились хрупкие руки, нежная шея, белая грудь красавицы. Уста ее улыбались, точно зовя к новым брачным утехам… Он опустился на колени у могильного края, сложил руки и закрыл глаза.

– Святой Боже, – пробормотал граф, – благодарю тебя