Три стороны моря - Александр Борянский

Первое, что он увидел, были две пятнистые кошки. Хищники, способные разорвать на ужин полстада овец, ластились друг к другу, игриво прижимаясь к траве и вновь подпрыгивая на мягких пружинистых лапах.

— Они увязались за мной, — словно оправдываясь, сказал Дионис.

Гермес взмахнул жезлом, хищники зарычали, но как-то неуверенно.

— Я сел в лодку к рыбакам, — продолжал Дионис. — Но они почему-то не захотели плыть к берегу.

— Недалеко идет большая война. Рыбаки решили, что им повезло. Им захотелось получить выкуп или продать тебя.

Дионис мечтательно улыбнулся.

— Мне было весело с ними.

— Долго?

— Нет. Странно, они все сошли с ума.

— А как же эти? — Гермес показал на зверей. — Они же боятся воды.

— Я угостил их вином. Может, поэтому они пристали ко мне?

Пьяные леопарды, сумасшедшие рыбаки, и те, и другие поверили, что они дельфины. В нем что-то прибавилось. Он не расходует силы, он балуется, он пробует себя, как ребенок.

— Знаешь, я умею делать вино. Я беру грозди винограда, они отдают мне все. Тебе не кажется это странным?

— Нет.

— Знаешь, вино получается превосходное.

— Я предпочитаю нектар и амброзию.

Дионис задумался.

— Я найду, с чем это можно смешать, — сказал он.

* * *

Тебе это не кажется странным, тебе это не кажется странным…

Странно! Как я ни стараюсь, я не могу толком вспомнить, кто где сидел в тот раз или кто-то из них стоял, и не вскрывается завеса, и, главное, первый разговор Зевса, его основополагающие слова, я знаю, что Отец объявил, ведь он не говорит, он объявляет, но вот с какой интонацией, звук голоса, выражения лиц вокруг — с лишним усилием мысли завеса делается туманней и туманней.

Афина, кажется, была в черном… Ерунда, я потом слышал, выучил наизусть, что она была в черном! Я не помню ее в черном, я ее вообще не помню.

«Радуйся, сын мой!» — этого я тоже не помню. Знаю, слышал, но тоже потом, позже, когда все правила сыграли и о них уже даже не думалось.

Было ли бессмертие собственным, вольным выбором?

Отец так накладывает запреты, что мир забывает их заметить. Мир не замечает себя под запретом.

Вот что я хорошо помню: «Мне не нравится, что автор у тебя — девчонка…» Да, это я точно помню, это был конец завесы.

* * *

— И МНЕ НЕ НРАВИТСЯ, ЧТО АВТОР У ТЕБЯ — ДЕВЧОНКА.

— Она очень восприимчива. Она исполнила все, как мы решили: прославила Ахиллеса, причем надолго. Я убрал все, что не подошло пантеону.

— НО ЕЕ НЕ ДОЛЖНЫ ПОМНИТЬ КАК АВТОРА.

— Какой-нибудь солидный старец?

— ДА. И БЕЗ РОДИНЫ.

— Старец-космополит?

— В ПРЕДЕЛАХ ПОДВЛАСТНОГО НАМ АРЕАЛА.

Гера тонко усмехнулась:

— А то вздумаешь сделать автором «Илиады» индуса…

Отец оглядел Аполлона, перевел взгляд на скромно стоящего поодаль новичка Диониса и произнес:

— ВЫ ПОХОЖИ.

Он дважды нагнул голову. Все двенадцать знали: если Отец кивает, он утверждает какое-то решение. Об этом знании Аполлон даже оповестил смертных с помощью Кассандры:

«Зри, да уверена будешь, — тебе я главой помаваю.

Се от лица моего для бессмертных богов величайший

Слова залог: невозвратно то слово, ввек непреложно

И не свершиться не может, когда я главой помаваю».

Аполлон не стал объяснять, что наклоняет главу Зевс больше для себя, чем для кого-либо и это непреложный залог не столько его слова, сколько зачастую сокрытой от всех мысли.

Кроме Геры, на этот раз никто не увидел знаменитого жеста. Остальные девять окружили только что посвященного в пантеон Диониса, Аполлон же находился слишком близко к Отцу и видел лишь себя в зеркальном одеянии.

— Ты хочешь свести Фебби и Бакхуса в поединке? — тихо спросила Гера.

— ТЫ ДОГАДЛИВА. МЫ СЛИШКОМ ДОЛГО ВМЕСТЕ.

— Ты жалеешь?

— ЕСЛИ БЫ Я ЖАЛЕЛ, ЧТО ТЫ РЯДОМ СО МНОЙ, ПРОМЕТЕЙ ОСТАЛСЯ БЫ ЖИТЬ КАК МИНИМУМ ЕЩЕ ЛЕТ НА ПЯТЬСОТ.

— Тебе досадно, что я догадалась?

Борода колыхнулась.

— ЭТО БУДЕТ ВЕЛИКИЙ ПОЕДИНОК!

— И он создаст новый мир, да?

— МНЕ НЕ НРАВИТСЯ ТВОЯ УСМЕШКА! ДА!!!

Аполлон невольно отступил на несколько шагов. Все обернулись. «ДА!!!» Отца прозвучало как тройной гром над Везувием.

Агамемнон поднял голову далеко внизу. Приам, почивавший дневным сном, проснулся. Рамзес Второй Великий ничего не услышал.

— Почему ты в черном, Ника? — спросил Гермес, раньше других оправившийся от акустического удара.

— Что? — переспросила Афина.

— Ты сменила цвет, для чего?

— Сегодня я прощаюсь с юностью.

— Это цвет Аида.

— Это цвет того, кто заглядывает вглубь.

— А твой любимый синий? Ты оставила его Посейдону?

— Синий — цвет разума.

— Неужели ты потеряла разум?

Афина резко повернулась к Гермесу.

— Мерк, я бы одолжила его тебе, но вижу, что ты им не воспользуешься!

— Узнаю, узнаю тебя, ты снова с нами! — сказал Гермес.

Афина вздохнула, и плечи ее вновь опустились.

— Я одолжу цвет разума Афродите. Ненадолго.

Гермес осторожно прикоснулся кончиками пальцев к пальцам Диониса.

— Пойдем. Теперь, когда Отец утвердил твои символы, атрибуты и имена, тебе надо обзавестись избранным.

Он смотрел в зеркало мира. Мойра предлагала ему то, что считала наилучшим, он мог принять, а мог отказаться и искать самостоятельно.

— А если без? — произнес Дионис.

— У меня двести лет нет избранного, — сказал Гермес.

— Почему?

— Я жду человека с математическим складом ума. Мне нужен философ, душа которого состоит из цифр.

— Я слыхал, ты покровитель торговцев и воров.

— А, это так… — Гермес махнул рукой. — Настоящий философ способен украсть что угодно.

«Ах, какой он был бы избранный, — думал Гермес, глядя на Диониса, — какой избранный, специально для меня… Если б не произошла в нем эта перемена, если б не дали ему бессмертия, каким был бы он замечательным избранным!»

— Я удалюсь, — сказал Гермес вслух, — но ты можешь позвать меня в любую меру времени из существующих на свете.