Полночные близнецы - Холли Рейс

Сначала я лишь нашла имя Райанша Халдара в газете. Потом мне понадобилось какое-то время, чтобы отыскать его в социальных сетях. Его родители оставили краткое послание:

«Райанш мирно скончался во сне прошедшей ночью. Мы не можем поверить, что наш милый мальчик, старший брат Сайчи и Кайли, покинул нас. Мы сообщим подробности о похоронах. Но просим всех пока не беспокоить нас, и, пожалуйста, не передавайте наши слова прессе».

Под этим сообщением масса комментариев, почти все – очень короткие. «Покойся с миром, друг! Поверить не могу, что тебя не стало. Ты всегда любил пошутить». Потом, ближе к концу, такое: «Я буду так по тебе скучать, Задира. Однажды ты спас мне жизнь, и мне бы хотелось сделать то же для тебя. Xx». На фотографии черноволосая девочка с черной помадой на губах, явно из его школы, она показывает пальцем на камеру. Значит, хотя бы один настоящий друг у Рамеша был. Если то, что она написала, правда, значит Рамеш и в Итхре старался помогать людям.

Думая об этом, я чувствую, как из моей головы и из сердца как будто вытягивают что-то вроде нити. Феба судорожно вздыхает, и я понимаю, что она ощущает то же самое. И эти нити словно обретают форму – сначала это просто клочок голубого света, потом они переплетаются с другими нитями и создают образ. Неточный, пожалуй, немножко более благородный, чем он был на самом деле, но это, безусловно, Рамеш. Образ мерцает, как и остальные до него, потом рассеивается. Сила наших объединенных воспоминаний, пропущенная через горе, сделала его вновь живым, реальным – пусть всего на мгновение.

Когда на колонне записано последнее имя, атмосфера в холле меняется, словно ее промыли.

– Это неправильно, – шепчет Феба. – Люди должны знать, что они не просто умерли во сне.

– Но это к лучшему, что никто ничего не знает, – замечает Райф. – Представь, какой начался бы хаос, если бы все узнали правду.

– Да, понимаю, – сердито бросает Феба. – Просто мне это кажется несправедливым – то, что мы единственные, кому известно, что они погибли, сражаясь. Это нечестно!

На это мы уже ничего ответить не можем. Она права. Это совершенно нечестно.

Лорд Элленби откашливается.

– Без сомнения, вы уже знаете, что все это случилось прошлой ночью по приказу Себастьяна Мидраута. Может, оно так и не выглядит, но мы еще легко отделались. Я получил сообщения, что Корнуолл и Оксфорд уничтожены полностью. Прошлая ночь стала объявлением войны.

Но я понимаю, что тут кроется нечто большее. Длинные столы, за которыми мы должны были праздновать Остару, отодвинуты в сторону. С деревьев оборваны цветы, цветочные гирлянды сняты. Может, это и ерунда на фоне огромной трагедии, но это символ того, что мы потеряли. Мидраут знал. Он знал, что та, последняя ночь должна быть ночью веселья для танов – краткий миг, когда мы могли поздравить друг друга, потому что в Итхре никто даже не подозревает о нашем существовании. Он знал все это и выбрал именно эту ночь, чтобы истребить нас.

– Вы знаете, что мы должны делать, – говорит лорд Элленби. – Уничтожение Мидраута – наша главная цель теперь. Она в приоритете для каждого тана в этой стране. Мы не остановимся, нам ничто не помешает, мы не будем знать отдыха, пока не свершится правосудие. Это ясно?

По холлу разносится громкий ответ:

– Да, милорд!

Я смотрю на Фебу, Наташу и Райфа, у всех от слез покраснели глаза. Я смотрю на Самсона, который больше всех нас видел, на что способен Мидраут. А потом смотрю на Олли, моего врага, моего союзника, мою вторую половину. И тянусь к ним. Один за другим они кладут ладони на мою руку.

– Мы не знаем отдыха, – говорит Самсон.

– Мы не знаем страха, – добавляю я.

– Достанем этого выродка, – говорит Олли.

Мидраут сделал первый выстрел. Но мы будем теми, кто выстрелит в последнюю очередь, даже если это будет последнее, что мы сделаем. И с последним своим вздохом я, если понадобится, заберу с собой золотого трейтре.

Андраста подходит к нам после мемориальной службы. Вблизи она выглядит куда более усталой, чем прежде. Ее лицо испещрено мокнущими шрамами. Когда она говорит, в ее груди слышится хрип.

– Это ведь Мидраут, да? Это он такое с тобой сделал? – спрашиваю я.

Андраста кивает:

– Его влияние в Аннуне и в Итхре растет, а наше слабеет. Люди рассказывают о нем, не о нас. Мы не выживем, если наши истории забудут.

– Когда ты впервые привела меня сюда, ты просила спасти тебя. Ты знала, что я владею Иммралом?

– Нет – я говорила просто в момент отчаяния. Я не намеревалась взвалить на твои плечи свою жизнь. Мои братья и сестры рассердились за то, что я помогла тебе проникнуть в Тинтагель. Они больше не доверяют людям с Королевской Силой, но я им сказала, что ты другая.

Я думаю о том, что я сотворила с Дженни, и внутренне сжимаюсь.

– Я попытаюсь вас спасти, ты ведь знаешь.

Андраста улыбается в ответ на мои слова, но это грустная улыбка, словно она мне не верит. Я провожаю ее взглядом, когда она медленно отходит – теперь ее хромота стала заметнее.

Мы куда острее ощущаем отсутствие павших товарищей, когда отправляемся патрулировать. Несмотря на наши потери, бедеверы все же пострадали меньше, чем любой из других полков.

– И все благодаря тебе, Ферн, – говорит Самсон. – Мы это знаем, и мы этого не забудем.

Кое-кого из наших рыцарей переводят в другие полки, чтобы пополнить их численность. Амину назначили командиром ланселотов. Это для нее нечто вроде подслащенной, но горькой пилюли: они с Эмори были очень близки.

Проходит еще один ритуал скорби по погибшим. Но уже не в Тинтагеле, а в закрытом саду, где янтарный монумент установлен в память о массовом убийстве рыцарей пятнадцать лет назад. Мы вешаем на ветки свои ленточки. Никакие слова не могут заполнить пространство между моими горем и гневом, но я все равно пытаюсь. «Рамешу, – пишу я на ленте. – Ты меня раздражал, и ты слишком много говорил. Ты стал моим другом против моей воли. А теперь тебя нет, но я хочу, чтобы ты вернулся».

Я замечаю, как Олли вешает свою ленту на нижнюю ветку, и тайком читаю надпись: «Рамеш… ты знал, каков я на самом деле, но я все равно тебе нравился. Спасибо».

Рядом с первым янтарным монументом возведен второй, в нем – оружие шестидесяти одного павшего. Мои товарищи долго простояли перед ним в слезах. Я поначалу могу лишь беспомощно смотреть на черную авторучку, на которой выгравировано имя: «Райанш Халдар», но через какое-то время обнаруживаю, что меня тянет к первому монументу. Олли говорил, что трейтре вырезали что-то на бывшем оружии своих жертв. И действительно, на каждом предмете я вижу одни и те же слова: «В загробном мире тебя ждет покаяние». Я иду вокруг монумента и вижу те же слова на игрушечных машинках, браслетах, запонках, куклах. «В загробном мире тебя ждет покаяние». Чем больше я их читаю, тем более зловещими они выглядят. А потом я вижу кисть для живописи, испачканную цветными красками, – внизу, почти у самой земли, – и на ней другая надпись: «Я заявляю право на эту жизнь ради Себастьяна Мидраута».