Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

«чувство долга», «долг», «справедливость»), [в таком случае] словом (янь) можно (кэ) *вызвать душу скончавшегося (фу). [Если] благоговейное почитание [духов] (гун, т.ж. «уважать», «благоговейно следовать») переходит в (цзинь) ритуал (Ли), [в таком случае мы] удаляемся (юань) [от] чувства стыда (чи) и позора (жу). Благодаря этому (инь, т.ж. «по этой причине») не (бу) утрачивается (ши, т.ж. «терять», «лишаться») наша (ци) родственная близость (цинь, т.ж. «родство», «дружба», «любовь», «привязанность») [с умершим]. *В итоге (и) можно (кэ) *жертвоприношениями (цзун) *чтить [умершего] в качестве предка (цзун), [поместив его имя] на *ритуальную табличку (цзун)».

Данное суждение является логическим продолжением предыдущего. Речь в обоих случаях идет о том, ка́к – какими действиями? – можно (и нужно!) привлечь к себе дух скончавшегося родственника, в первую очередь дух отца. Это необходимо предпринять для того, чтобы этот драгоценный для наследника «дух» не ушел (ши) из родного дома в «неведомые дали».

Для чего это следует делать? Исходя из двух исключительно важных практических соображений. Если «дух» не привлечь на свою сторону, он может уйти «куда глаза глядят», но потом обязательно вернется в свои родные места и может навредить своим родственникам. И это – земной аспект жизни. Но для Конфуция даже не это самое важное. Гораздо важнее то, что только через содействие «высших духов» живущий на земле человек может получить благодать Дэ потустороннего мира.

Иероглиф цзун, который мы «размножили» на целых три слова в конце нашего перевода («это неправомочно!» – скажет нам синолог), на самом деле записан в тексте только один раз. Но при этом он имеет все те значения, которые мы привели. И когда древний китаец смотрел на рисунок этого иероглифа, у него одновременно возникали все эти ассоциации, т. к. рисунок комплексно передавал все эти смыслы. То есть в восприятии древнего читателя это не было «разорвано» на три отдельных понятия, как бывает у нас, а понималось им единовременно как нечто целое. Современный китайский текст имеет принципиальное отличие от текста древнего. Это, фактически, не подлинное иероглифическое письмо, а обычное алфавитное письмо, набранное с помощью знаков, напоминающих древние иероглифы.

Все то, о чем мы только что сказали, – можно рассматривать и с «корыстной» точки зрения. То есть это именно то, что желал бы получить «практикующий» человек, заинтересовавшийся Дао Конфуция. Но если следовать именно такой логике, в этом случае никогда не станешь человеком-Вэнь. Суть этого суждения заключается совершенно в другом, причем, никак не связанном со «всякими» Дэ или Вэнь. Для Конфуция его Дао вовсе не является некой «практикой», подобной упражнениям индийских йогов. Для него это – то естественное внутреннее состояние древнего человека, на которое надо себя «настроить», – и в этом случае как бы «само собой» и тоже в естественном порядке человек приходит к тому результату, к какому в свое время пришел Вэнь-ван.

О чем же, в таком случае, здесь идет речь? Речь идет о том, что ко времени Конфуция общество дошло до такого состояния, что китаец просто должен был верить в жизнь духов, т. к. существовали различные древние Храмы – предков, алтари Земли и т. д. – и во всех городах и поселениях совершались регулярные жертвоприношения в соответствии с древними правилами, установленными некогда Чжоу. И этот же китаец должен был принимать участие в таких жертвоприношениях. Это был период длительного перехода от древней чжоуской веры и древних Храмов с жертвоприношениями к чему-то другому, новому, что, в конечном счете, вылилось в социальные теории устроения государства. И если в суждении поднимается эта наболевшая тема, значит, очень многие уже не верили в духов и посещали жертвоприношения только потому, что этого требовал ритуал. Это можно сравнить с положением дел в России накануне 1917 года. Русский государственный чиновник не верил в Бога и не хотел посещать богослужения по собственной воле, но в соответствии с требованиями, предъявляемыми к чиновничьему сословию, он обязан был один раз в год причаститься с записью об этом в церковной книге, – чтобы его лояльность к государству можно было как-то проконтролировать.

Конфуций же говорит здесь не о том, что́ должен делать (или не делать) благопристойный человек, а каки́м он должен быть внутри. И он указывает на два главных условия для «настоящего» человека Дао. Первое заключается в том, что его искренняя вера в духов должна быть настолько сильной, чтобы она естественным образом переростала в такое внутреннее состояние, которое обязывало бы этого человека делать что-либо ради этих духов (отсюда, более поздние значения иероглифа и – «чувство долга» и др.). Такой человек должен делать все предписанное ритуалом для духов не ради этого долга, а по своей вере и любви к ним. Всякая нормальная мать знает о своем долге перед тем маленьким существом, которое она родила. Но подлинная мать та, которая делает это не ради долга, а из-за своей любви. Всякий долг – дозирован, а любовь – щедра и не измеряет глубину своего сердца.

Естественным продолжением такой подлинной веры является искреннее «благопристойное почитание» (гун) этих духов. Но если в человеке это действительно есть, он уже не будет воспринимать свое участие в ритуале, как некую обязанность. Он будет сам стремиться участвовать в таком богослужении, как, например, искренне верующий христианин обязательно будет стремиться посещать литургию и праздничные богослужения, – по собственной воле и с искренним желанием.

Именно об этом и говорит Ю-цзы, передавая таким образом все то, чему действительно учил Конфуций. И отсюда можно сделать вывод, что Конфуций не был «начетчиком», обучающим своих учеников каким-то известным максимам. Более того, он вряд ли говорил им о Вэнь или о Дэ, растолковывая подлинный духовный смысл этих чжоуских категорий. Он только как бы исподволь подводил своих учеников или подталкивал их к такому внутреннему состоянию, которое позволяет человеку духовно расти самостоятельно. Он только создавал условия для такого роста, заботливо наблюдая за своими учениками как бы «со стороны». И если у ученика появлялись какие-то вопросы, связанные с его конкретным Дао, Конфуций ему помогал справиться с трудностями.

Но иначе и быть не может. Никто не в состоянии дать человеку «на ложечке» Дэ или Вэнь, – это результат собственной внутренней работы человека. В этом и заключалась вся «учеба» Конфуция. Конфуций был больше «воспитателем человека», чем каким-то «великим Учителем», открывшим Китаю совершенно новое неизвестное дотоле Учение. Таковым он стал уже после смерти. И это «новое Учение» – вовсе не его, а его последователей.

В суждении 1.8 мы уже видели, что понятие «главное» в китайском языке передается древним иероглифом чжу, который буквально означал «ритуальную табличку [умершего]