Миф. Греческие мифы в пересказе - Стивен Фрай

Всеверо-западном углу малой азии раскинулись земли Троады, или Трои, — в честь ее правителя, царя ТРОЯ. К западу от Трои через Эгейское море располагалась континентальная Греция, за Троей находилась территория современной Турции и древние земли Востока. К северу — Дарданеллы и Галлиполи, к югу — великий остров Лесбос. Главный город Трои назывался Илион (прославившийся под именем Трои), это название происходит от ИЛА, старшего сына Троя и его царицы КАЛЛИРОИ, дочери местного речного бога СКАМАНДРА. О втором сыне царственной четы АССАРАКЕ сохранилось мало записей, а вот третий их сын, ГАНИМЕД, завораживал взоры, и от него захватывало дух у всех, кто с ним сталкивался.

Не жил и не бродил доселе по белу свету красивее юноша, чем царевич Ганимед. Волосы у него были золотые, кожа — как теплый мед, губы — нежный, сладостный призыв отдаться чокнутым чарующим поцелуям.

Девушки и женщины всех возрастов, говорят, вопили и даже падали без чувств, стоило ему на них взглянуть. Мужчины, что прежде никогда и не помышляли о привлекательности людей своего же пола, чуяли, как колотятся их сердца, как разгоняется и бьется в ушах кровь, — от одного вида Ганимеда. Во рту у них пересыхало — и вот уже несло их болтать глупую чепуху, говорить что угодно, лишь бы угодить ему или привлечь его внимание. Добравшись домой, они писали и тут же рвали в клочки стихотворения, где рифмовались «ресницы» и «ягодицы», «плечи» и «речи», «ноги» и «боги», «млад» и «рад», «малыш» и «томишь», а также «страсть» и «пропáсть».

В отличие от многих рожденных с кошмарным преимуществом красоты, Ганимед не был заносчивым, капризным или избалованным. Повадки имел милые и непринужденные. Когда улыбался, улыбка получалась доброй, а янтарные глаза светились дружелюбным теплом. Знавшие его ближе всех говорили, что внутренняя красота Ганимеда равнялась внешней или даже превосходила ее.

Не будь он царевичем, суеты вокруг его ослепительной красы, наверное, происходило бы больше, и жизнь Ганимеда сделалась бы невозможной. Но поскольку он был любимым сыном великого правителя, никто не решался его соблазнять, и Ганимед жил безупречной жизнью среди друзей, увлекался лошадьми, музыкой, спортом. Предполагалось, что однажды царь Трой подберет ему в пару какую-нибудь греческую царевну, и Ганимед вырастет в пригожего зрелого мужчину. Молодость — штука быстротечная, как ни жаль.

Но не учли они Царя богов. То ли до Зевса дошел слух об этом сияющем маяке юношеской красы, то ли Зевс сам случайно его увидел — неведомо. Зато запечатлено, что бог попросту с ума сошел от желания. Вопреки царственной родословной этого значимого смертного, невзирая на скандал, какой мог бы в итоге разразиться, несмотря на непременную ярость и ревнивое бешенство Геры, Зевс обернулся орлом, ринулся вниз, скогтил юношу и улетел с ним на Олимп.

Ужасный это поступок, но, как ни удивительно, оказалось, что это не просто жест бездумной похоти. Тут действительно похоже на самую настоящую любовью. Зевс обожал юношу и не желал разлучаться с ним. Их физическая любовь лишь укрепила его обожание. Бог наделил возлюбленного даром бессмертия и вечной юности, назначил его своим виночерпием. Отныне и до скончания времен Ганимед останется тем самым, чья красота тела и души совершенно сразила Зевса. Все остальные боги, за неизбежным исключением Геры, появлению на небесах этого юноши обрадовались. Ганимеда невозможно было не любить — его присутствие озаряло весь Олимп.

Зевс отправил Гермеса к царю Трою с даром божественных коней, в порядке воздаяния семье за их утрату.

— Ваш сын — желанное и радостно встреченное прибавление к Олимпу, — сообщил им Гермес. — Он никогда не умрет и, в отличие от прочих смертных, его внешняя краса вечно будет соответствовать внутренней, а это означает, что он навеки останется в мире с самим собой. Небесный отец любит его беззаветно.

Что ж, у царя и царицы Трои было еще двое сыновей, а кони оказались и впрямь лучшими на свете — и в зубы смотреть нечего, и если их Ганимед станет постоянным членом бессмертной олимпийской когорты и Зевс действительно его любит…

Но обожал ли юноша Зевса? Вот это установить очень трудно. Древние считали, что да. Обычно его изображают улыбчивым и счастливым. Он стал символом той особой разновидности однополой любви, какая сделается центральной частью греческой жизни. Его имя, похоже, своего рода сознательная игра слов, оно происходит от ганумаи — «радующий» и медон — «царевич» и/или медеон — «чресла». Слово «Ганимед» — радующий царевич с радующими чреслами — со временем преобразилось в «катамита».

Зевс и Ганимед долго-долго жили счастливой парой. Разумеется, бог не был верен Ганимеду, как не был верен собственной жене, но тем не менее эти двое были для всех едва ли не константой.

Когда правление богов подошло к концу, Зевс наградил этого прекрасного юношу, своего преданного слугу, любовника и друга, отправив его ввысь созвездием в важнейшую часть небосвода — в Зодиак, где Ганимед теперь сияет как Водолей, Виночерпий.

Пару слов — о двух бессмертных сестрах. Мы уже мельком повидались с Эос, или АВРОРОЙ, как называли ее римляне, и знаем, что ее задача — начинать каждый день, распахивая ворота, что выпускали сначала Аполлона, а потом Гелиоса на солнечной колеснице. Их сестра Селена (ЛУНА у римлян) водила ночной эквивалент такой колесницы, лунную, по темному небу. Селена родила Зевсу двух дочерей, ПАНДИЮ (которую афиняне воспевали во всякое полнолуние) и ГЕРСУ (также ЭРСУ) — божественное воплощение росы.

Эос, сестра Селены, влюблялась много раз. Пригожий юный красавец КЕФАЛ привлек ее внимание, и она похитила юношу. Ее нимало не трогало, что Кефал уже занят, вернее, женат даже, на ПРОКРИДЕ, дочери Эрехтея, первого царя Афин (отпрыск пролитого Гефестом семени) и его царицы ПРАКСИФЕИ. Несмотря на свою сияющую красоту и роскошный солнечный дворец, в котором Эос поселила Кефала, похищенный страшно заскучал по супруге своей Прокриде. Какие бы осиянные золотом уловки любви ни применяла богиня рассвета, никак не удавалось ей воспламенить его. Разочарованная и униженная, согласилась она вернуть Кефала жене. Ревность и уязвленная гордость бурлили в богине. Как он посмел предпочесть человека божеству? Да одна мысль, что обычная женщина способна вдохновить Кефала, а она, богиня, оставила его хладным…

С коварной непринужденностью принялась она сеять в нем сомнения.

— Э-эх, — вздохнула она, скорбно качая головой, когда они приблизились к его дому, — печально мне думать, как вся такая чистая Прокрида вела себя, пока ты был в отлучке.

— В каком смысле?

— Ой, да скольких мужчин она развлекала. И думать-то невыносимо.

— Плохо же ты ее знаешь! — с некоторой горячностью возразил Кефал. — Она в равной мере и прелестна, и верна мне.

— Ха! — сказала Эос. — Всего-то и надо — мед да монеты.

— Ты о чем?

— Сладкие слова да серебро толкают к предательству и добродетельнейших.