Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

Во французской массовой литературе насаждался образ врага – немца. Популярные романы были населены многочисленными немецкими шпионами (французские литераторы даже всерьез утверждали, что из всех народов Европы немцы более всего склонны к шпионству). В дело шли стереотипные изображения национальных характеров: латинской веселости и свободолюбию противопоставлялось варварское убожество толстых немецких «свиней», помешанных на пиве и порядке и вдобавок дурно пахнущих.

В русском обществе по отношению к «немцу» традиционно господствовала безотчетная неприязнь, так полно выразившаяся в знаменитом восклицании: «Подлецы – немцы!»[14]. Но отдельных русских мыслителей, писателей, журналистов уже начинала тревожить брутальная воинственность немецкого характера. Салтыков-Щедрин в книге «За рубежом» делился своими впечатлениями от поездки по Германии (1881): немецкая «застенчивость заменилась самомнением, политическая уклончивость – ничем не оправдываемой претензией на вселенское господство, скромность – неудачным стремлением подкупить иностранцев мещанской роскошью новых кварталов…». Свое отвращение перед германским милитаризмом он выразил в следующих словах: «Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубийства»; «вся суть современного Берлина, все мировое значение его сосредоточены в настоящую минуту в здании, возвышающемся в виду Королевской площади и носящем название: Главный штаб…».

Между тем Достоевский уже оплакал «европейское кладбище»: Германия – это «изживший свои силы народ, <…> мертвый народ и без будущности…», «Франция – нация вымершая и сказала все свое», а в Англии «то же самое, что и везде в Европе – страстная жажда жить и потеря высшего смысла жизни».

По мысли писателя, между Россией и Европой разверзлась непреодолимая пропасть отчуждения. «Господи, какие у нас предрассудки насчет Европы!» – восклицал он в одном из заграничных писем. Немцы, «пусть они ученые, но они ужасные глупцы!.. Весь здешний народ грамотен, но до невероятности необразован, глуп, туп, с самыми низменными интересами». Достоевский всей кожей ощущал «ту постоянную, всеобщую, основанную на каком-то сильнейшем непосредственном и гадливом ощущении враждебность к нам Европы; отвращение ее от нас как от чего-то противного, отчасти даже некоторый суеверный страх ее перед нами…». «Европа нас ненавидит»; «Европа презирает нас, считает низшими себя, как людей, как породу, а иногда мерзим мы им, мерзим вовсе, особенно когда им на шею бросаемся с братскими поцелуями»; «мы для них не европейцы, мешаем мы им, пахнем нехорошо». Европейцы «не могут никак нас своими признать. <…> Турки, семиты им ближе по духу, чем мы, арийцы. Всему этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несем вовсе не ту, чем они, в человечество – вот причина!». Всех славян вообще «Европа готова заваривать кипятком, как гнезда клопов в старушечьих деревянных кроватях»; «в Европе порешили давно уже покончить с Россией. Нам не укрыться от их скрежета, и когда-нибудь они бросятся на нас и съедят нас». И чтобы не быть съеденными, надо самим съесть Европу. Таково русское христианское «всеслужение человечеству».

После Берлинского конгресса ожесточенные нападки на Германию и немцев стали обычным делом в славянофильской и либеральной печати. Бисмарк в 1888 году писал о «десятилетней фальсификации общественного мнения русской прессою, которая в читающей части населения создавала и питала искусственную ненависть ко всему немецкому…». Германский посол в Петербурге Лотар Швейниц сожалел о неспособности русского правительства справиться с антигерманскими кампаниями собственной прессы.

Под влиянием этих выступлений антипатия россиян к Германии приняла более выраженные формы. В 1887 году Александр III поделился с министрами своими наблюдениями об антигерманских настроениях своих подданных: «Прежде я думал, что это только Катков[15], но теперь убедился, что это – вся Россия».

Фобии, терзающие большие европейские нации, в немалой степени содействовали тому, что военно-политические альянсы европейских стран не приняли наиболее естественную конфигурацию.

VI

17 февраля 1882 года обучавшиеся в Сорбонне сербские студенты собрались чествовать знаменитого «белого генерала» Скобелева. Михаил Дмитриевич находился в Париже не по своей воле. Это была своего рода неофициальная ссылка. Причиной ее послужила горячая речь, произнесенная генералом за месяц до того на банкете в петербургском ресторане Бореля перед офицерами, собравшимися отпраздновать первую годовщину взятия Геок-Тепе[16]. Патриотический запал Михаила Дмитриевича был направлен против Германии и Австро-Венгрии, в защиту балканских славян и других угнетенных славянских народов. В частности, в его речи фигурировали «немецко-мадьярские винтовки», направленные в «единоверные нам груди». «Союз трех императоров»[17] тогда еще благополучно существовал, поэтому в Зимнем дворце сочли, что генералу необходимо немного охладить голову и лучше всего за границей.

Петербургская речь прославленного полководца, быстро разлетевшаяся по страницам русских и европейских газет, побудила сербскую молодежь посетить Скобелева в его квартире на рю Пентьер, чтобы поднести ему благодарственный адрес.

Задушевная беседа продолжалась часа два. А наутро часть ее появилась в газете «La France» в виде новой речи русского героя.

Скобелев явно был в ударе и говорил без обиняков:

«Я должен откровенно высказаться перед вами, я это делаю.

Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и славянской миссии, в частности. Это происходит потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния. У себя мы не у себя! Да! Чужеземец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы – жертвы его интриг, рабы его могущества… Мы настолько подчинены и парализованы его бесконечным, гибельным влиянием, что, если когда-нибудь, рано или поздно, мы освободимся от него – на что я надеюсь – мы сможем это сделать не иначе, как с оружием в руках!

Если вы хотите, чтобы я назвал вам этого чужака, этого самозванца, этого интригана, этого врага, столь опасного для России и славян… я назову вам его.

Это – автор «натиска на восток» – он всем вам знаком— это Германия.

Борьба между славянством и тевтонами неизбежна… Она даже очень близка. Она будет длительна, кровава, ужасна, но я верю, что она завершится победой славян…»

На другой день Скобелев дал интервью корреспонденту одной из французских газет, в котором подтвердил свои политические убеждения: «Да, я сказал, что враг – это Германия, я это повторяю. Да, я думаю, что спасение в союзе славян – заметьте, я говорю славян – с Францией».

Парижская речь генерала сразу же затмила по своей популярности петербургскую. Многие приняли ее за прямой призыв к войне. Политики и дипломаты пребывали в смятении. «Ни одна победа генерала Скобелева не наделала такого шума в Европе, как его речь в Париже», – писала газета «Киевлянин».

Германию накрыл яростный приступ русофобии.