Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера. 1920-1945 - Генрих Гофман

Прошло несколько минут, затем открылась дверь, и в проеме показался Эгельхофер собственной персоной. Он оценивающе оглядел меня и сказал:

– Вы как раз вовремя. Я вас дожидался.

Ну и что теперь? Это могло означать, что он настроен дружелюбно и приветливо, точно так же это могло означать и совершенно противоположное. Вскоре он развеял мои сомнения.

– Ладно, щелкните меня, как есть, – продолжал он, пропуская меня в святая святых и закрывая дверь за собой. – Но вот что я вам скажу, господин хороший, если кто-нибудь еще увидит эту фотографию, я вас пристрелю собственными руками!

Он сказал, что ему нужен снимок размером примерно с фотографию для паспорта, причем как можно быстрее; а если когда-нибудь ее копия окажется в досье полицейского управления, даже сам Господь Бог мне не поможет!

Эгельхофер сел на крутящийся стул и замер. Я поспешно сфотографировал его, после чего он снял очки, которые надел, чтобы сфотографироваться, повернулся к охранникам и велел им проводить меня и не спускать с меня глаз, пока не будут проявлены и отпечатаны фотографии.

– А пластинки заберите, чтобы этот тип не отправил копию в газеты, – отрезал он.

Под вооруженным конвоем я вернулся к себе в фотоателье. Там солдаты пристально и настороженно следили за каждым моим движением, так что пришлось отказаться даже от мысли проделать какой-нибудь трюк с отпечатками. Я вернулся к Эгельхоферу и лично доставил пластинки и отпечатки. Я снова попытался переубедить его. Он не хотел даже и думать об этом, но вместо этого предложил мне деньги; а когда я заверил его, что для меня и так уже большая честь иметь возможность его сфотографировать, он вдруг выдвинул ящик стола, вынул снимок, сделанный в то время, когда он служил матросом, и вручил его мне!

– Ну, вот это можете напечатать, – доброжелательно сказал он. – А эти… – он указал на плоды моих недавних усилий, – даже и не думайте!

Этим мне и пришлось удовольствоваться.

Через несколько недель республика потерпела крах. Эгельхофера расстреляли, и при нем нашли паспорт на другую фамилию. В этом паспорте была именно та фотография, что сделал я, – Эгельхофер в очках, которых он никогда не носил!

21 апреля по всему Мюнхену, словно лесной пожар, распространилась весть о том, что красные расстреляли заложников, которых удерживали в гимназии Люитпольда, в последний момент перед самым освобождением. В горожанах ужас соединялся с возмущением и гневом. Отряд из нескольких решительных мужчин разоружил красногвардейцев, стоявших на посту в резиденции, и вскоре после этого со всех сторон начали входить первые части освободительной армии, которые население встречало с облегчением и энтузиазмом.

Среди ночи кто-то позвонил в дверь моего дома. Это был Алоис, с него уже сошел недавний торжествующе-революционный вид. Я без слов понял, что ему нужно, и спрятал его у себя дома вместе с его соратником Германом Заксом, американцем.

Как-то раз через много лет моя секретарша сказала, что меня хочет видеть какой-то штурмовик, но отказывается назвать свое имя. Я велел ей пропустить его, и передо мной оказался Алоис, молодцеватый в форме штурмовика, бывший заместитель городского коменданта и бывший ученик фотографа!

После входа правительственных войск ход событий в Мюнхене быстро вернулся в нормальное русло, и я опубликовал альбом фотографий под заголовком «Год баварской революции», который снискал большой успех.

1920 год в Мюнхене был одной длинной серией демонстраций, маршей и массовых митингов, и всякий раз, как происходило нечто подобное, я был тут как тут со своей верной фотокамерой. Однажды я присутствовал на районном митинге городского ополчения. Среди прочих ораторов выступал некий Адольф Гитлер. Я не посчитал нужным потратить на него фотопластинку, поскольку тогда он ничего не значил и на митинге, как и остальные, всего лишь провозглашал все те же давнишние политические требования. На его речь я не обратил особого внимания – я же был фотографом, а не журналистом.

Фотографии, на которых я запечатлел эти политические события, имели большой успех и принесли хороший доход. Очень немногие фотографы имели смелость слиться с толпой демонстрантов, а часто и под градом пуль, ради нескольких снимков; поэтому мне удавалось сделать во многих отношениях уникальные фотографии, и, соответственно, они стоили дорого.

И хотя я заработал тогда немало денег, их покупательная способность стремительно уменьшалась изо дня в день. Тем, что мне вообще удавалось держаться на плаву, я обязан сделкам с иностранными заказчиками.

Я продал фотоателье за семьдесят тысяч марок (теоретически сумма была равна 3500 английским фунтам), и в то время мне казалось, что я выручил за него отличные деньги. Но когда мне выплатили первую половину суммы, я мог купить на нее только подержанную «зеркалку»; а к тому времени, как я получил остаток, его не хватило бы даже на полдюжины яиц!

На грани отчаяния я обратился к кинопроизводству, и еще с двумя энтузиастами мы основали кинокомпанию и сняли фильм, в котором задействовали актеров, хорошо известных мюнхенским зрителям. Это была комедия вроде американского бурлеска. По сюжету фильма некий парикмахер изобретает средство против облысения, обладающее невероятной силой. Лысые моментально обрастают гривой волос, доведенных гримерами до абсурда, безбородые в мгновение ока превращаются в натурального Барбароссу, но потом один из помощников портит препарат, в результате чего наступают «ужасные» комические последствия.

Это был наш первый, последний и единственный фильм. И мы с товарищами были рады, что отделались только стыдом!

Следующие полтора года или около того мы не жили, а влачили жалкое существование. И хотя в нацистскую партию я вступил в апреле 1920 года, получив партийный билет за номером 427, – в то время мне казалось, что программа партии предлагает единственный возможный выход из хаоса и бедствий, охвативших мою родину, – личное общение с Гитлером началось лишь после того, как я получил телеграмму с текстом: «Немедленно вышлите фото Адольфа Гитлера платим сотню долларов».

Эта телеграмма из известного американского фотоагентства застала меня в Мюнхене 30 октября 1922 года, и щедрость предложения меня весьма удивила. За фотографию президента республики Эберта обычно платили 5 долларов, примерно столько же за другие выдающиеся фигуры, а за какого-то малоизвестного Гитлера они готовы выложить ни с чем не сообразную сумму!

Сотня долларов! Гонорар так гонорар! «Дитрих Эккарт – вот кто мне нужен, – подумал я, – наверняка он поможет мне связаться с Гитлером».

Я выразил свое изумление Дитриху Эккарту, главному редактору «Фёлькишер беобахтер» и моему доброму другу, который по случайности в то время находился рядом со мной. Эккарт был близко знаком с Гитлером, более того, он финансировал его политическое движение с выручки за перевод «Пер Гюнта» и отчислений от сборов за театральные пьесы, которые получал из Швейцарии.