Гвенди и ее шкатулка - Ричард Чизмар

На какую? На эту? – ухмыльнулся Генри и надавил большим пальцем на Раковую кнопку.

Небо над ними вмиг потемнело. Земля раскатисто заурчала, как живое существо. Гвенди знала, что по всему миру рушились знаменитые сооружения и моря выходили из берегов. Уже совсем скоро – уже сейчас – вся планета взорвется, как яблоко с петардой внутри, и между Марсом и Венерой останется только пояс астероидов.

– Это сон, – говорит Гвенди вслух, подходя к окну спальни. – Просто сон.

Да. Дерево стоит на месте, уже без качелей, и никакого Генри Дюссо не видно. Но если бы он завладел пультом, если бы знал, за что отвечает каждая кнопка, что бы он сделал? Нажал бы красную кнопку и взорвал бы Ханой? Или сказал бы: «Чего мелочиться?» – и нажал бы светло-зеленую кнопку?

– И взорвал бы всю Азию, – шепчет она. Потому что да, для того и нужны кнопки. Она это знала с самого начала, как верно заметил мистер Фаррис. Фиолетовая кнопка взорвет Южную Америку, оранжевая – Европу, красная выполнит любое желание, что бы ты ни загадал. А черная кнопка?

Черная уничтожит весь мир.

– Так не бывает, – шепчет она и ложится обратно в постель. – Это безумие.

Но ведь мир безумен. Достаточно включить телевизор и посмотреть новости, чтобы в этом убедиться.

На следующий день, вернувшись домой из школы, Гвенди берет молоток и стамеску и спускается в подвал. Стены в нем каменные, и ей удается выломать один камень в дальнем углу. Она расширяет тайник стамеской, чтобы туда поместился пульт управления, и постоянно поглядывает на часы, зная, что папа приходит домой ровно в пять, а мама – не позднее половины шестого.

Она бежит к дубу на заднем дворе, вынимает из-под корней холщовый мешок, в котором лежит пульт и целая горсть серебряных долларов (эта горсть уже тяжелее самого пульта, хотя монеты выходят из него), и мчится обратно в дом. Углубления хватает впритык. Вынутый камень встает на место, как последний кусочек пазла. Для верности она прикрывает тайник, затащив в угол старый комод, и наконец с облегчением вздыхает. Теперь пульт в безопасности. Генри точно его не найдет. Никто не найдет.

– Лучше бы выкинуть эту чертову штуковину в озеро Касл, – шепчет Гвенди, выходя из подвала. – И дело с концом.

Но она знает, что никогда так не сделает. Это ее пульт. Во всяком случае, до тех пор, пока мистер Фаррис не потребует его назад. Иногда ей хочется, чтобы он скорее забрал пульт. Иногда – чтобы не забирал вовсе.

Вернувшись домой, мистер Питерсон с тревогой поглядывает на Гвенди.

– Ты вся потная, – говорит он. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Она улыбается.

– Я только-только вернулась с пробежки. У меня все хорошо.

И в основном так и есть.

К окончанию девятого класса Гвенди чувствует себя просто прекрасно.

Прежде всего, с начала летних каникул она выросла еще на дюйм и, хотя даже не начался июль, уже приобрела отменный загар. В отличие от большинства одноклассников Гвенди раньше почти не загорала. На самом деле, лишь прошлым летом она в первый раз в жизни решилась выйти на люди в купальнике, да и то в скромном закрытом. В бабушкином купальнике, как поддразнивала ее лучшая подруга Оливия, когда они вместе пошли в бассейн.

Но это было тогда, а сейчас все по-другому. Этим летом – никаких бабушкиных купальников. В начале июня миссис Питерсон везет Гвенди в большой магазин в центре Касл-Рока, и они выбирают ей два раздельных купальника и пляжные шлепанцы в тон. Ярко-желтый купальник и ярко-красный в белый горошек. Желтый нравится Гвенди больше. Она никому об этом не скажет, но когда она смотрится в зеркало у себя в комнате, ей кажется, будто она чем-то похожа на девчонку из рекламы «Коппертоуна». Это очень приятно.

И дело не только в загорелых ногах и бикини в мелкий горошек. Жизнь налаживается по всем фронтам. Взять, к примеру, ее родителей. Она никогда не назвала бы маму с папой законченными алкоголиками – только не вслух и не в разговоре с кем-то посторонним, – но раньше они крепко пили, и Гвенди, кажется, знает причину: в один «прекрасный» момент, скажем, когда Гвенди заканчивала третий класс, ее родители разлюбили друг друга. Как это бывает в кино. Ежевечерние мартини и бизнес-раздел в газете (для мистера Питерсона) и джин с тоником и дамские романы (для миссис Питерсон) постепенно заменили семейные прогулки после ужина и пазлы в гостиной.

Почти все младшие классы Гвенди с немой тревогой наблюдала, как распадается ее семья. Ей никто не говорил, что происходит, и она тоже молчала, не делилась своим беспокойством ни с кем, и особенно – с мамой и папой. Она даже не знала, как подступиться к таким разговорам.

А потом, вскоре после того, как у нее появился пульт, все стало меняться.

Однажды вечером мистер Питерсон вернулся с работы пораньше с букетом ромашек (любимых цветов миссис Питерсон) и новостями о неожиданном повышении в должности. Они отпраздновали это радостное известие пиццей, мороженым с фруктами и – вот сюрприз! – долгой прогулкой по всему району.

А где-то в начале прошлой зимы Гвенди заметила, что ее родители больше не пьют. Не сокращают количество выпитого, а не пьют вовсе. Однажды после уроков, пока родители не вернулись с работы, она обыскала весь дом от подвала до чердака. Гвенди смотрела везде и не нашла ни единой бутылки спиртного. Даже в старом холодильнике в гараже не было ни одной банки «Блэк лейбла», папиного любимого пива. Его сменила упаковка рутбира.

В тот вечер, когда папа поехал за спагетти в «Джинос», Гвенди спросила у мамы, неужели они и вправду бросили пить. Миссис Питерсон рассмеялась.

– Если ты спрашиваешь, посещаем ли мы собрания анонимных алкоголиков и не давали ли мы торжественный обет воздержания отцу О’Мэлли, то нет.

– А чья это была идея? Твоя или папина?

Мама растерянно заморгала.

– Кажется, мы вообще это не обсуждали.

Гвенди не стала расспрашивать дальше. Еще одна папина любимая пословица гласила: дареному коню в зубы не смотрят.

И буквально неделю спустя – вишенка для этого небольшого чуда. Гвенди вышла на задний двор, чтобы попросить папу свозить ее в библиотеку, и застыла на месте, открыв рот. Мистер и миссис Питерсон держались за руки и улыбались друг другу. Просто стояли в своих зимних куртках, дыша облачками пара в морозном воздухе, и смотрели друг другу в глаза, словно воссоединившиеся влюбленные из «Дней нашей жизни». Гвенди глядела на эту живую картину и чуть не плакала. Глаза щипало от слез. Она уже и не помнила, когда в последний раз видела, чтобы родители смотрели друг другу в глаза с таким чувством. Может быть, никогда. Стоя на нижней ступеньке заднего крыльца, держа в руке меховые наушники, Гвенди думала о мистере Фаррисе и его волшебном пульте управления.

Это все пульт. Я не знаю, как он это сделал – и почему, – но это он. Он, а не я. Как будто он… я не знаю…