Смерть шута - Джорджет Хейер

Она не понимала его, а возможно, даже и не способна была понять. И хотя многое в том, как он вел себя с ней в постели, отпугивало ее, она не могла по молодости лет и по неопытности до конца осознать, что этот мужчина не сможет долгое время жить с одной-единственной женщиной. Она была просто убита наповал, когда впервые узнала, что у него есть любовница. И она наверняка ушла бы от него тогда, если бы только, как назло, не была беременна. После того, как у нее родился сын Клей, об уходе уже не могло быть и речи. Но она больше не любила Пенхоллоу. Во время беременности она постоянно чувствовала тошноту, у нее были нервные припадки и постоянная слезливость.

Но ее представления о мире формировались исключительно из абстрактных розовых мечтаний, усвоенных с детства, да еще из любовно-героических романов, которых она прочла не один десяток. После рождения сына она ожидала, что Пенхоллоу, воодушевленный появлением Клея, окружит ее нежным вниманием, заботливо оберегая от потрясений, трудов и забот. Однако она не приняла во внимание, что Рейчел Оттери, первая жена Пенхоллоу, после рождения ребенка встала на ноги самостоятельно и уже через пару недель после родов ездила верхом. Она не придавала рождению ребенка никакого особенного значения, как если бы ей, например, удалили зуб, вот и все. И Пенхоллоу был очень подвержен нервозностью и излишней «утонченностью» своей молодой жены, считая все это дурными причудами. Кроме того, Фейт полагала, что некоторые естественные функции человеческого организма «не совсем приличны», и о многих вещах предпочитала говорить иносказательно, страшно краснея при этом. Малолетние близнецы покатывались с хохоту, когда она называла суку «девочкой» или, зардевшись, говорила им о том, что добрый Боженька послал им маленького братика. А когда она узнала, что Пенхоллоу запросто рассказал викарию местной церкви, что его жена «забрюхатела», она поняла, что вышла замуж за невероятного грубияна, почти мужлана, хоть он и кичился высоким дворянским происхождением. В тот день ее молодость закончилась...

Клей родился в четыре часа свежим августовским днем. Пенхоллоу был в тот момент на охоте. Он вошел в спальню к Фейт часов в семь, распространяя запахи конюшни, сыромятной кожи и коньяка, и сразу же закричал:

– Ну что, моя девочка?! Как жива – здорова? Нормально, да? А где наш маленький Пенхоллоу? А ну-ка, дайте взглянуть на этого беззубого кашалота!

Но когда он принял на руки маленький тощенький сверточек, он вдруг забубнил обиженно:

– Вот тебе раз, впервые вижу такого доходягу! Это словно свежеободранный кролик, только и всего! И ничего от Пенхоллоу, ни-че-го!

Он сравнивал Клея с толстыми крепкими младенцами от своей первой жены, и сравнение это было отнюдь не в пользу новорожденного.

Может быть потому, что он не увидел в младенце своих черт, он позволил Фейт самой дать ему имя. Ребенок и вправду был больше похож на свою мать и всегда страшно пугался звуков отцовского голоса. Само собой, у мальчика очень рано появилась привычка чуть, что прятаться за материну юбку. Он постоянно жаловался матери, что сводные братья обижают его. Фейт зорко следила, чтобы никто не посмел и пальцем коснуться ее любимого мальчика. Близнецы, которые были не намного старше Клея, конечно, часто задевали его, но старшие братья попросту от чистого сердца старались научить его верховой езде, охоте, рыбной ловле и боксу – то есть всему тому, что умели сами, но как только замечали у него хоть малейшее сопротивление, просто пожимали плечами и оставляли его в покое.

К своему счастью, мальчик был наделен некоторым интеллектом и смог пробить себе дорогу к обучению в престижной школе.

Пенхоллоу по этому поводу заметил, что раз мальчишка ни на что другое не способен, остается только дать ему побольше книжек, а потом послать учиться ерунде в какой-нибудь Кембридж и поставить на нем крест. И действительно, позже он согласился послать парня в Кембридж. За это Фейт, по большому счету, должна была благодарить Раймонда.

– Он тут никому из нас не нужен, так зачем же мы станем держать его тут, чтобы каждый Божий день обижать его и трепать нервы себе? – резонно сказал отцу Раймонд, и Пенхоллоу, подумав, согласился с таким доводом. Клей был единственным сыном, которого он не пожелал держать у себя в доме. Он часто заявлял, что дурацкая бледность его лица и девчачьи замашки вызывают у него тошноту.

То, что Пенхоллоу подразумевал под его бледностью, скорее относилось к цвету волос Клея. Он единственный из всей семьи был светловолосым, что всегда удивляло гостей. И это удивление было неприятно брюнету Пенхоллоу... Фейт защищалась, постоянно вспоминая о темных волосах у первой жены Пенхоллоу. Неудивительно, говорила она, что старшие сыновья его были темноволосы, как и мать, – так что же удивительного в том, что Клей блондин?

Фейт часто и подолгу рассматривала портрет Рейчел, первой жены Пенхоллоу, размышляя о том, как та могла жить с таким мужем – или она не только с ним жила? Фейт казалось, что Рейчел все-таки удавалось противостоять власти мужа – было что-то вызывающее в плотно сжатых губах, в лукавом взгляде темных глаз, в отстраненном повороте головы...

Фейт чувствовала, что портрет Рейчел ее пугает. Иногда ей казалось даже, будто темные глаза Рейчел глядят на нее насмешливо... Ей чудилось, что невидимый дух той все еще бродит по коридорам дома, хотя в действительности в этом доме существовал только один дух – вполне живой и властный дух самого Пенхоллоу.

Фейт старалась сойтись с людьми, близко знавшими Рейчел при жизни, и сдружилась с Делией Оттери, младшей сестрой Рейчел. Делия с братом Финеасом жили неподалеку от Бодмина. Но и путаные истории, рассказанные о Рейчел ее сестрой, не очень-то помогли Фейт составить ясное впечатление о первой жене своего супруга. Делия, конечно, знала о том, как жила Рейчел, но совершенно не понимала, что это была за женщина, и что у нее было в душе. Делия была не особенно любознательна, несколько туповата, и стыдлива особой, ханжеской стыдливостью, обычной у английских мелкопоместных дворян. Она была старой девой с большими странностями, и в сущности, их с Фейт ничто не могло связывать. Их дружба скоро угасла. Но пока она продолжалась, молодые Пенхоллоу от души потешались над Делией и Фейт. Делия давно уже считалась в их семье забавной штучкой, ни на что не годной, беззащитной и оттого лучше всего подходящей для зубоскальства над нею.

Конечно, Фейт остро нуждалась в союзнике, но она настолько резко отличалась от всех своих новых знакомых и домашних, что найти родственную душу ей было просто невозможно. Все родились и выросли здесь, среди деревенской жизни, а Фейт никак не могла заставить себя полюбить все то, что любили они, и привыкнуть к тому, что для них было своим с детства. Нет, она предпочитала погружаться в мир своих грез и воспоминаний о том времени, когда она была молодой девушкой, и мир вокруг нее был большой и уютной сказкой... А приспосабливаться к обстоятельствам она не умела. Ее общение с местными дамами не зашло далее обычного знакомства. Она считала их туповатыми и самодовольными.

Одним словом, ее нужда в общении сохранялась, не находя выхода. И с годами ее одиночество становилось только острее. Именно этим объяснялось то, что она стала исподволь приближать к себе Лавли Трюитьен, племянницу дворецкого, которая выглядела мечтательной тихоней. Фейт забрала Лавли с кухни и постепенно сделала ее своей личной служанкой, а позже – и наперсницей, которой доверяла все свои секреты. В свою очередь, она охотно выслушивала жалобы Лавли на судьбу и жалела девушку, которой в жизни пришлось несладко...