Хмурь - Ирина Лазаренко

Она ловко забирается сверху, наклоняется, примеряясь. Смеется и прихватывает кожу на моей шее сухими горячими губами. Я провожу рукой по её затылку, свободному от косынки, другой рукой задираю рубашку, сгребая горстью скользкую ткань.

Длинные распущенные волосы закрывают нас пологом, лезут в рот, намотанные на прядки цветные нити щекочут нос. Я мотаю головой, и Лисица хихикает, прижимается крепче, кусает меня за ухо. Ладони у нее чуть влажные, пальцы дрожат – мне хочется считать, что от страсти, но я отчего-то уверен в ином: это от страха.

Почему? Я замираю на миг, но додумать не успеваю.

Изогнув спину, ерзая по мне, Лисица сбрасывает рубашку. И мне становится совершенно всё равно, почему.

* * *

Предрассветная серость потолка. Сонное опустошение. Смятая рубашка из тонкой поблескивающей ткани лежит на краю кровати, как только что сброшенная змеиная кожа, ещё таящая ядовитое коварство.

– Помоги мне.

Поворачиваю голову. Перед глазами – серый утренний туман. У моего уха – горячие сухие губы. Куда делось одеяло?

– Помоги мне выбраться. Они меня теперь не выпустят.

Предрассветная серость тает, клубится, сгущается в Лисицу, которая лежит рядом, приподнявшись на локте. Второй рукой зачем-то прикрывает грудь. Цветные нити в черных волосах кажутся серыми. Глаза на круглом лице – два провала в бесконечность.

Скрипит дверь, впуская звуки и запахи просыпающегося дома. Лисица охает, падает обратно на кровать, вжимается в простынь. Она бы могла стать незаметной, если бы одеяло осталось на кровати.

– Лисица, брысь, – невозмутимо говорит Зануд.

Она садится и неловко съеживается, пытаясь прикрыться руками. Я подаю ей рубашку, нахожу наконец одеяло, набрасываю на нас. Зануд ждёт в дверях. Лисица, путаясь в рукавах, одевается и, бросив на меня умоляющий взгляд, исчезает.

– Завтрак ждёт, – вежливо уведомляет меня Зануд. – И рыбалки тоже ждут, когда вы сподобитесь расспросить их про всё, что имеет важность для дела. Танна, да будет дух моря к ней милостив, желает услыхать ваш ответ до полудня.

* * *

Вчера вечером Хрыч долго ходил по своей комнате из угла в угол, раскладывал скудные пожитки, негромко бубнил – обживался на новом месте, умасливал разговорами дух жилья, выметал из углов остатки памяти прежних людей, которые спали в этом месте. Говорил, говорил, говорил.

Быть может, поэтому сегодня Хрыч выглядит довольным, в отличие от меня. Моё сладкое предутреннее опустошение уже затерлось обыденностью, возвратившейся слишком быстро. Как всякий хмурь, я не связан ни с какими духами: Хрыч и остальные назидаторы… то есть наставники – они нарочно так нас растили, чтоб мы не ожидали чудес свыше, а чудили сами. И никакая зараза ведь не спросила: а вдруг нам хотелось получать свою толику защищенности и заботы от человеческих духов?

Ходим по поселку, сопровождаемые Занудом. Он – впереди, мы – подотстав. Пару раз спускаемся и поднимаемся на подъемниках. Осматриваемся. Говорим с рыбалками. Пока ничего толкового нам не рассказали. Клетку открыли, клетку не открывали. Брата танны в тот день видели, брата танны в тот день не видели. Сирены сдохли, сирены уплыли. У меня не складывается никакого понимания, я не знаю, могу ли прийти на Хмурую сторону с такой кашей в голове. Не представляю, смогу ли дать танне ответ до полудня.

Посёлок мне надоел заранее, еще до того, как я вышел из длинного деревянного дома, пахнущего теплом и дымом. Просто очередное место, где все смотрят мимо меня до тех пор, пока не поймут, что это я – хмурь… если поймут. Ведь даже в тех местах, где мы с Хрычом уже побывали, не всегда это знают. Того же похищенного ребенка в северном селении мы искали сами, без почетного сопровождения, и в результате все восторги достались Хрычу.

Люди тут выглядят вполне довольными. Сколько мы ездим по Подкамню – столько я пытаюсь понять, чем именно довольны все эти люди, живущие на земле варок и работающие на них же, не имеющие ничего своего. Живут. Рожают детей. Работают. Умирают. Варки, впрочем, их не обижают, вполне себе ценят: им, малочисленным, иначе ни за что было не обжить столько земель, не добывать столько руды, не ловить рыбы, не торговать с окрестными землями.

Войны, которые десять-пятнадцать лет назад терзали Полесье, Загорье и Порожки, почти не зацепили Подкамень. Варок не так уж много, и они слишком дорожат своими жизнями, чтобы воевать за что бы то ни было. Так что они, в отличие от всех своих соседей, даже укрепились за это время: беженцы заселяли и обрабатывали варочью землю, самые бойкие из людей создали приграничный пояс поселений, откуда гнали в шею мародеров и прочий сомнительный сброд, что просачивался через пределы.

После череды войн Подкамень еще больше окреп: разрушений там было немного, восстанавливать почти ничего не пришлось, зато работа находилась всегда, земли было вдосталь. А соседние земли, помалу отстраиваясь после усобиц, нуждались во многих вещах. И эти вещи Подкамень им охотно поставлял в обмен на то немногое, что еще можно было взять с соседей, истощенных долгими годами больших и малых войн.

– Тебе не нравится эта история, – вдруг говорит Хрыч, и я от удивления спотыкаюсь на ровном месте.

– С каких пор тебя волнует, что мне нравится?

– Как думаешь, у них всегда столько стражников на улицах? – спрашивает Хрыч вместо ответа.

Один мрак знает, как часто мне хочется тюкнуть его по затылку, забрать свой меч и пойти куда глаза глядят. Сколько можно таскаться на привязи, сколько можно жить по чужой указке, в конце-то концов?! Годы обучения были пыткой, туго свернутой в клубок, застрявшей в горле, много лет я мечтал выплюнуть эту кость – и вот теперь, когда я вышел за стены обители, меня за собой таскает Хрыч. Как самострел, который достают из чехла при надобности.

Я – наконечник стрелы. Я вершу справедливость.

И никуда я не побегу, конечно. Стать преступником, без поддержки канцелярии утратить хорошо оплачиваемую работу, лишиться пути на Хмурую сторону без Пёрышка, рецепт которого наши назида… наставники берегут пуще глаз – я не для этого столько лет надрывался. Просто это очень глупо: получать ножны с мечом от наставника лишь в какое-то неведомое «своё время», когда он сочтет, что больше ничему не может тебя научить. Это годится для воинов, которых обучают другие воины. Но ведь наставники – не хмури. И никто не хмури, кроме нас. Созданные и обученные людьми, мы должны бы получать волю уже после первого захода на Хмурую сторону, потому что никто другой не знает, что это такое – быть хмурем. Так думаем мы, но остальные думают иначе.

«Это дитя так хочет свободы, словно знает, что с ней делать», – говаривал мой дед, когда я был ребенком, и меня это очень злило. С тех пор кое-что изменилось: я давно не дитя и я знаю, что делать со свободой. Наверное.

Стражников на улицах действительно много. В основном это варки, при оружии и кое-каких доспехах: на всех нагрудники, на некоторых – шлемы. Что им охранять на улицах? Рыбалок? Они боятся, что мстительные сирены нашлют на них дождь из каракатиц? Взгляды у стражников слишком цепкие для тех, кто стоит на своем месте лишь для красоты.