Хмурь - Ирина Лазаренко

Запах пирожков с тыквой и молока с утренней дойки. Светло-карие в крапинку глаза, которые с любовью смотрели на меня из-под коротких выгоревших ресниц. Звонкий воздух летнего вечера, в котором звуки разносятся далеко-далеко. Речная вода, в которую так здорово плюхнуться с разбега. Костер на берегу и печеная репа, чернящая золой ладони. Густая собачья шерсть под пальцами, короткая, блестящая на солнце. Успокаивающий звук родных голосов. И даже объятия – мягкие, уютные, пахнущие мыльным корнем и сундучной пылью.

Сперва воспоминания очень отвлекали от лозин и палок, так что в начале обучения мне доставалось множество ударов, пинков и недовольного цоканья языком. И потому я не скоро научился ходить на Хмурую сторону – для меня солнечный мир не был так непримиримо враждебен.

Знаю, наставники думали, что я сдохну в числе первых. Но я наловчился справляться с картинами из своей памяти, чтобы они, всплывая перед глазами сами собой, не заслоняли действительность. И я выжил.

А вокруг меня постоянно умирали и пропадали другие. Трое парней спятили после второго захода на Хмурую сторону, и куда их потом дели – мы так и не узнали. Четверо выучней не захотели идти туда в третий раз, даже под угрозой сигилей варкской стали. И каждую зиму кто-нибудь непременно умирал от грудной горячки, хотя в обители было не так уж холодно.

Словом, спустя годы, когда пришла пора выходить в большой мир, нас осталось одиннадцать. Десятеро считали, что им несказанно повезло: в обители нам дали в руки ремесло, которое позволит не сдохнуть с голоду на траченых войной землях.

Да, нам действительно повезло, и мы получили ремесло. Но, кажется, только я, единственный из всех выживших, понял, для чего мы нужны были на самом деле.

– Эт много время-то не займёт. Вы всё равно в нашу сторону едь-те.

Голос у мужика треснутый, да и сам он какой-то пришибленный, втягивает голову в плечи и смотрит виноватым взглядом собаки, удавившей хозяйскую курицу.

Хрыч колеблется. Он сразу не выставил гостей за дверь только потому, что не хотел учинять лишний шум на чужой земле. Кто-то же сказал им, что сегодня мы проезжаем через этот городишко и ночуем в полумертвом заезжем доме, где всех гостей, помимо нас – пара рыботорговцев. Такие места всегда выглядят немного зловещими, особенно по ночам, в туманном свете двух лун.

И кто-то впустил этих людей сюда. Так что Хрыч проявил сдержанность и выслушал рыбалок, а выслушав – расхотел выставлять их вон.

Рыбалки ведь верно говорят – это лёгкий способ пополнить кошель, делать большой крюк не придется, мы в самом деле возвращаемся в Полесье вдоль побережья. А варочьи монеты – они тяжелые и вообще красивые, с двусторонней чеканкой, их даже в руки взять приятно, а расплачиваться ими по весу в Полесье – еще приятней будет.

И все-таки предложение Хрычу не по нраву.

Не хочет он сворачивать в поселение, хочет ехать дальше по каменистым пригоркам, пропахшим солью и рыбой, под колючими порывами ветра, такого стылого, что не верится, будто на равнинах уже буйствует весна. Три дня до речного краераздела, до ближайшей корчмы Полесья, куда могли передать новые наказы для нас. Если всё, чем занимаюсь нынче я и другие выучни, даст плоды, то извещенья от владетеля Полесья станут принимать и здесь, в корчмах Подкамня. А там мы и на юго-восток доберемся, в Порожки, за Средьземное озеро. Болотцев, ничейцев и энтайцев по понятным причинам в расчет не берем. Загорцев тоже не берём в расчет, но по причинам, наоборот, непонятным.

– Наша танна будет очень, о-очень благодарственна вам, – второй рыбалка благодушен, взгляд у него снисходительный и добрый, слова он тянет с таким значением, точно в каждом из них есть и второй, секретный смысл.

Танна. Надо же. До сих пор я думал, что варки считают своих женщин годными лишь для одного, и это одно – вовсе не управление землями.

Хрыч медлит. Его ответа ожидают в такой напряженной тишине, что слышно, как плещет за стеной вода, гоняя лопасти ветродуйной машины.

Я пытаюсь поставить себя на место Хрыча. Представить, как бы поступил я сам, если бы проезжал здесь в одиночку. Меня бы насторожили эти люди, взявшиеся невесть откуда? Так ведь люди живут везде и везде же оказываются рядом с тобой, даже если пытаешься их избегать. Всякая земля полнится слухами, а мы к тому и стремимся: наполнять окрестные земли правильными вестями, чтобы каждый узнал о хмурях и убедился в их возможностях. А письмо, которое привезли рыбалки, выглядит настоящим, и запечатано было как надо, тут не придерешься.

Самовольничать, берясь выполнять просьбы всяких встречных – не по правилам, это верно, наказ должен исходить от владетеля Полесья. Но это такая мелкая мелочь! Ведь встречный – танна, а не какая-нибудь шелупонь, в шкатулке у Хрыча еще две фляги Пёрышка, а лишние деньги будут вовсе даже не лишними!

Я проговариваю всё это про себя, взвешивая каждое соображение по отдельности, и думаю: так будь я здесь один, согласился бы помочь рыбалкам?

И не могу найти ответа, потому что трепет перед Хмурой стороной заслоняет в моих глазах всё прочее. Пожалуй, я слишком увлечен важностью своей роли, для меня перейти черту и выполнить своё назначение – уже и награда, и цель, оправдывающая многое.

И дело не в том, что умение ходить на Хмурую сторону возвышает меня над людьми, не способными на это. Дело в том, что каждый заход немного меняет меня самого: в солнечном мире я только и делаю, что упиваюсь этой самой своей важностью и мечтаю обрести самостоятельность. В Хмуром же мире я сильнее, выше всего этого и… чище, что ли. Там меня ведёт жажда справедливости, нетерпимость к злодеянию, она заполняет всё моё существо, вытесняет прочие чувства и превращает меня в наконечник стрелы, разящей…

Я бы согласился поехать с рыбалками только ради этого, не думая обо всем прочем.

– Ну, будьте милосердны-то, досточтенный хмурь!

Хрыч жует губу. Хоть бы обернулся ко мне! Хоть бы бровь изогнул вопросительно! Нет, мрак его забодай, сам будет решать! Как всегда! Я тебе кто – собака на привязи?

Меня охватывает злость вперемешку с безнадежным отчаяньем: я ведь в самом деле сижу у Хрыча на поводке. И в тот же миг вдруг понимаю: будь я один – ни за что, ни за что не согласился бы ехать с рыбалками!

Я даже не успеваю удивиться этому пониманию, когда слышу слова Хрыча:

– Хорошо, мы поможем.

* * *

Мой дед говорил, что в Подкамне выжили многие чародейские творины – мантихоры, гномы, скальные гроблины. Настоящие творины, а не выдуманные, которыми селяне пугают детишек, чтоб не убегали за околицу. Может, оно так и было, но услышать первое настоящее упоминание о них нам довелось лишь через месяц разъездов по варочьему краю.

Танна выше и крупнее среднего мужчины-варки, а одежды из шкур делают её поперек себя шире. Она сидит на престольце, чуть развалившись, и кажется, будто у нее есть только голова, большие руки с квадратными ладонями и длинные толстые ноги, а вместо тела на престолец навалены шкуры горных коз. Рядом с ней Хрыч выглядит хрупким, как ребенок, и даже стражники-варки не так уж впечатляют размерами.