Израиль в Москве: повесть - Ефим Лехт

Чем ближе город, тем крупнее растр. Забытый кислотный воздух, грязные машины, пакгаузы, заборы, граффити, гаражи. Жесть. Местность скорее депрессивная. Склады, ЖЭКи, буераки, страты, скрепы, а над византийскими башнями уже поднимается пылающий «Самсунг».

— Что это — «Самсунг»? — спросила Марточка.

— Сам дурак, — неуверенно перевел с корейского Андрей.

— Нет, это еврейский герой Самсон из Библии, — поправил Изя.

Любимый город. Лишь расставшись с ним, понимаешь: настоящая любовь испытывается разлукой. Он обожал Москву, как все три сестры. Из забывших его можно составить город. Moscow, I am back. Moscow — Мос-корова.

Шестого числа осеннего месяца хешвана, в белом плаще с клетчатым подбоем, свингующей походкой, из-под крытой колоннады метро «Лубянка» вышел немолодой господин, похожий на Зигмунда Фрейда. Силуэт его смутно напоминал карту Израиля. Это был Изя Грацерштейн, по кличке Грач.

Московское метро — школа выносливости. Наверху, впрочем, не легче. Везде давка. «Человейник». Автомобилей развелось — Москва глазам не верит. Спазмы площадей, тромбоз улиц, запоры переулков, засады светофоров.

Давненько он не спускался в метро. Еще на «Преображенке», перед входом, заупрямился зонтик, не хотел закрываться. Так Изю и всосало в вестибюль. С большим зонтом над головой его внесли на эскалатор, и спускался он величественно, сопровождаемый рябью голов, глазеющих на этого мистера Бина. Неплохой гэг для кинокомедии.

Потное тепло подземки. Перегретый воздух. Дыхание миллионов оседает на венозном мраморе. Раньше здесь попадались хорошенькие девушки. Теперь они исчезли. Возможно, ждут весны. Или пересели в маленькие женские авто и сидят в пробках, с опухшими губами и хищным взглядом.

Переходы с топчущейся массой показались мучительней, лестницы круче, лепнина банальней. Подземные храмы советской империи, бронзовые матросы, нимфы с серпами, колосья, молотки. Пышные артефакты социализма. Тотальный брутализм. Сталинский ампир, скорее, вампир, коммунистическое барокко.

Так думал пожилой Израиль, уставясь на нервную сеть метрополитена, ставшую довольно развесистой. В вагоне тесно. Раньше читали книги, теперь — телефоны. Шубы мокрые, лица тусклые, безглазые, gloomy[7]. Большинство, кажется, «понаехавших».

«Впереди долгая зима», — витает над всеми. Пахнет подмышками. Паренек, как трубач, закинув голову, сосет пиво, деликатно отрыгиваясь, тесно сидят девушки, показывают колени, ждут спонсоров. У всех черный маникюр, дань готике. Оживленная беседа трех глухонемых. Динамичная пластика театра мимики и жеста. Грохот им не мешает.

Неожиданность. Эскалатор не поднимает. Шагнув на неподвижные ступени, Израиль испытал головокружение. Вертиго. Придется подниматься пешком. Тяжелой походкой идущая старость.

Метрополитен имени Кагановича. Этому наркому диктатор приказал построить метро в кратчайшие сроки, к какой-то годовщине. Неплохо организованная преступная группировка товарища Сталина держалась на Страхе.

Эффективный менеджер Лазарь Каганович круглые сутки держал в страхе спецов, бригадиров, зэков. Невероятно, но приказ вождя он выполнил. Посреди большой деревни воссияла европейская подземка. Конечно, потом нерусское имя наркома замазали. Чтоб не раздражало.

Дешевый и надежный вид транспорта. Сюда входили с пятачком. «Куда идем мы с пятачком?» Кажется, организм начинает уставать. Предлагал же Андрей до центра подбросить.

— Не надо меня подбрасывать, — упрямился Изя, — до Дзержинки, тьфу, Лубянки — на метро, а оттуда — пешком.

«По Изиным местам», — подумал, но не сказал он. И пошел, зашагал по Москве. Средним пехотным шагом. Mostrotter[8].

Насупившаяся Лубянка с пресловутым желтым домом. Вместо Дзержинского, полагает Израиль, поставят памятник Егору Гайдару, спасителю нации, отцу изобилия. Скверный мокрый сквер. На дорожку присесть.

Площадь Ногина. Памятник героям Плевны. Здесь был сад камней. Собирались худреды разных издательств и давали друг другу работу. В своей редакции не разрешалось больше раза в год получить коммерческий заказ. А «Садом камней» памятник назвали из-за фамилий: Зильберштейн, Гольдштейн, просто Штейн и примкнувший к ним Камянов. На идише «штейн» — камень. Встреча обычно заканчивалась в ближайшей шашлычной «Мтацминда».

Изина дорожная карта привела его в страну Маросейку. На Маросейке моросило. В Израиле такой дождик называется «тиф-туф». Любимая кепка, купленная в Англии, начала мокнуть.

Когда-то здесь были храмы бога Комсомола. Изя даже целый месяц обедал в их столовой. Консультант одного из диафильмов, борзый инструктор ЦК ВЛКСМ, подарил Изе пропуск в их коммунизм. В те чахлые годы обеды эти поражали качеством, разнообразием и дешевизной. Икра, сервелат, праздрой, клубника. Номенклатурная пища. Наглая упитанная элита наслаждалась своей исключительностью.

Где-то рядом был так называемый «Русский чай», где можно было откушать неизвестное «мясо в горшочках». Теперь это китайская чайная. «China». Название уместное и, как сейчас говорят, «релевантное». При чем тут «реле»?

Дальше располагалась шашлычная с подвалом и трудной жилистой говядиной. Теперь здесь фитнесс-центр «Армстронг». Мокрые прохожие, капюшоны до глаз, хмуро оглядывают бегущих на электродорожках менеджеров среднего звена. Ярко освещенные, за стеклянной стеной, они кажутся небожителями.

Неожиданный прилавок с фруктами. Продавец, румяное лицо восточной национальности плюнуло на яблоко и вытерло рукавом. Чтобы блестело.

Веселый Старосадский переулок. Солидная кирха, цветные витражи, могучий орган. Глаз отдыхает на лютеранском шпиле. Здесь была студия «Диафильм». Мало кто вспомнит суетливую перегороженную Воронью слободку, бурлившую в этой церкви. Здесь он работал, праздновал, свистел, терпел и кувыркался. Расцвет застоя, по-нынешнему — стабильность. Союз ржавел и брежневел.

«Диафильм» закончился вместе с Советским Союзом. Остались воспоминания. Что прошло, то стало мило. Он кружил вокруг кирхи, как бабочка вокруг лампы. В страшные тридцатые большевики этот храм изнасиловали с особым цинизмом: шпиль с крестом срубили, часы на башне унесли для какого-то наркомата, шехтелевские фонари исчезли во мраке проходного двора.

Здесь, в Старосадском, в кирпичном доме напротив студии, родилась Марта. Возможно, Изя встречал ее бегущей в школу, но не догадывался, что это его будущая жена. Разница в возрасте все-таки — девять лет. Дороги, которые нас выбирают.

Сейчас она встречается с одноклассниками, с Колей Бурмистровым, с которым играла в школьном спектакле: он был поручик, а она — кавалерист-девица. И было это «давным-давно». Больше чем пять генсеков тому назад.