Под большевистским террором - Рода Пауэр

Но, несмотря на благодушие Сабаровых, было весьма очевидно, что неприязнь к буржуазии растет. В городе проходили тайные сборища. С них просачивались и становились общеизвестными сведения о принятых решениях касательно необходимости экспроприации капиталистов, звучали фамилии определенных городских семей, включая Сабаровых и их родственников Поповых, самых богатейших людей Ростова.

А когда мы ездили с Наташей в город, я, иногда обернувшись, замечала, как трясли кулаками вслед нашей удаляющейся повозке. Однажды мы играли в теннис и какие-то рабочие, взобравшись на стену, бросили в нас булыжник.

«Их дома построены на крови народа», – вещали ораторы на митингах, хотя Сабаровы и Поповы делали много добра городу, обеспечивая студентов бесплатными обедами и раздавая большие пожертвования госпиталям и детским домам.

Всплеск преступности усугубился новыми очередными проблемами. Так ночные сторожа отказались охранять дома, если их не вооружат револьверами. Они боялись всесильных бандитских шаек, грабящих на дорогах и лазающих по магазинам. Воры действовали даже на главных улицах прямо на глазах у прохожих, боящихся вмешиваться и не знающие к кому обратиться за помощью.

Поезда ими были переполнены настолько, что в билетах перестали указывать посадочные места, т. к. солдаты набивались в вагоны под завязку, залезая даже через окна, и располагаясь, где только придётся: на верхних и нижних полках, в туалетах, багажных местах.

Путешествовать, особенно первым классом, стало невозможно, ибо солдаты сгоняли буржуазию с их мест, садясь там, где хотели. Возражать было просто опасно, т. к. «tovarishchi», не раздумывая, выбрасывали таких из окон. Если, при этом, кто-то разбивался насмерть, это никого не волновало.

Один мой знакомый рассказал смешной случай, свидетелем которого он стал, добираясь в Баку спустя несколько месяцев после революции. В поезде, на котором он ехал, висело объявление:

«Товарищи! Будьте любезны, не выбрасывайте пассажиров из движущегося поезда на рельсы! Это производит удручающее впечатление на окружающих».

Наступила осень. Городские палисадники цвели розами и хризантемами; во дворах домов гомонила домашняя птица. Предусмотрительные горожане, в ожидании голодных времён, вовсю разводили кур, уток и гусей, цены на которых росли каждый день.

С весны цены выросли на все основные продукты. Нормы продажи сахара и мяса в одни руки сократились до 1 фунта в месяц и ¾ фунта в неделю, соответственно. Но и эти нормы не соблюдались и вскоре были обрезаны ещё больше. Неважнецкое мыло уходило по 7 рублей за кусок, духи – сотня за флакон. Ситца было так мало, что его разрешалось покупать – при наличии соответствующего талона – не более чем на одну блузку в зиму. Низкокачественная шерстяная ткань стоила от 50 до 100 рублей за аршин; готовых костюмов не было вовсе. Пошить пару сапог дешевле, чем за 500 рублей не представлялось возможным; их плохонький ремонт обходился в 60 рублей. Вместо кожи в дело шла резина. За простую шляпку из плохих материалов просили не менее чем 100 рублей. Извозчики утроили оплату. Достать корм для лошадей было неимоверной задачей.

Обесценивание рубля подняло цены на всё: за десять золотых рублей давали сотню бумажных, которые, не всегда принимали в магазинах. В окрестных деревнях крестьяне вернулись к было забытому обычаю натурообмена: яблоки и зерно меняли на одежду и поношенную обувь.

Карточная система не устранила нехватки продовольствия потому, что завмаги, отпускавшие товар на сторону, перекладывали вину на богачей. Всё это злило крестьян, которые, даже имея хороший доход, не могли купить мяса лишь по той причине, что мясники придерживали лучшие куски для богатых клиентов, оставляя беднякам костистые говяжьи головы, частенько подгнившие и дурно пахнущие, по 60 копеек за фунт.

Дух погромов витал в воздухе. В один из промозглых, моросящих тоскливым дождём, дней около 50—60 женщин устроило шествие через весь город, неся нанизанную на шест говяжью голову. Они вздымали кулаки и кричали: «Это мясо бедняков», «Даешь дешёвую еду!». Ветер обтягивал им ноги мокрыми юбками и трепал из-под шалей пряди волос.

Повсюду продолжались митинги, и буржуа определенно нервничали. Служащие начали покидать город, оправдывая своё бегство сходным образом: «Товарищи предупреждают о грядущей опасности и обещают скоро начать взрывать дома». Едва ли не каждую неделю, приходилось слышать нечто подобное.

Наш ночной сторож, ранее дежуривший за воротами, теперь укрывался во дворе. Ему постоянно угрожали какие-то люди в масках. Пара крупных магазинов избежало разграбления лишь благодаря удачливому вмешательству милиции. Угроза погромов стали звучать столь часто, что Сабаров, на всякий случай, снял квартиру в Новочеркасске. Этот город был столицей донских казаков и считался безопаснее Ростова, который всё сильнее большевизировался.

Атмосфера в городе резко изменилась уже с весны. Свобода, так сказать, дала себе волю. А с октября наша жизнь вообще пошла вверх тормашками, и я почувствовала себя оказавшейся посреди дешёвого бульварного романа, где наличествовали все, полагающиеся такому жанру, сценические персонажи: от злодея в маске до шантажируемого отца и украденного ребёнка.

Начало было положено тогда, когда выпустили из тюрем заключённых. Понимая, что от милиции мало толку, не боясь арестов, они начали сбиваться в банды и терроризировать богатых горожан анонимными письмами с требованиями огромных сумм денег. Иначе, угрожали местью. Всё это выглядело хотя и детской, но, всё же, малоприятной игрой.

Письма слались от имени «Союза бывших преступников», «Общества Красной Руки» и «Комитета Авантюристов и Апачей». Некоторые из их получателей, испугавшись угрозы убийства или подрыва дома, платили требуемые деньги, умалчивая о происходящем. Это так воодушевило преступников, что те расширили круг адресатов. Положение начинало выглядеть очень серьёзным.

Одного из горожан, неоднократно получавшего анонимные письма, как-то позвали к телефону и, представившись Апачами, спросили, что он намерен по этому поводу делать. Последовал краткий ответ: «Пошли вы к чёрту!». Несколько дней спустя, когда хозяина не было в городе, его дом взорвали. Вскоре, несколько схожих писем и телефонных звонков получил и г-н Краснов, хорошо известный в городе, притом, недоброй славой, купец.

В тоже время, какой-то матрос передал через прислугу записку г-ну Сабарову. Вложена она была в кровавого цвета конверт с изображением ухмыляющегося черепа и адресом. Внутри лежали красная вышитая ленточка и листок бумаги, где в напыщенных выражениях, написанных корявыми печатными буквами, содержалось требование об уплате рублей. Вершину листка украшал рисунок человека в маске и надпись «Комитет Авантюристов и Апачей».

Требуемую сумму сабуровская горничная должна было ночью отнести на одну из городских улиц, не забыв предварительно нацепить на себя вышитую красную ленточку, и отдать деньги тому человеку, который предъявит карточку с таким же, как в письме рисунком. В ином случае семье грозили всяческими неприятностями.