Под большевистским террором - Рода Пауэр

«…Ростов-на-Дону нельзя назвать типичным русским городом. Он, скорее, представляет собой добротный пример южно-российского торгового центра. Прожив здесь несколько недель, я пришла к выводу, что в Ростове греков, армян и южных евреев больше, чем русских и казаков, и что тутошнее общество раздроблено на многообразные кланы.

Евреи, многие из которых разбогатели в ходе нескончаемой европейской войны, хотя и признаваемы обществом и обременены общественными обязательствами, тем не менее, числятся за чужаков, что не мешает им жить своим мирком.

Для меня, англичанки, привыкшей свободно выражать свое мнение и терпимо относиться к религиозным убеждениям, отношение русской буржуазии и крестьянства к евреям выглядело удивительным. Крестьяне их откровенно ненавидят и не сдерживают проявления этой своей ненависти. Если вдруг им приходится помянуть имя еврея, они непременно сплюнут на землю. Столь же презрительно к евреям относятся и более образованные сословия. Случись им пригласить добропорядочную еврейскую семью на ужин, они вряд ли разошлют одновременно ещё и приглашения другим своим друзьям.

– «Кто это играл с тобой сегодня в теннис?», – спросила я как-то своего ученика. «О, это были Петр Петрович, Мария Васильевна и один еврей», – прозвучало в ответ, без упоминания последнего по имени.

Греки, по большей части живущие в городе, за долгие годы почти полностью обрусели. Некоторые из них не говорят на своем родном языке. Хотя, другие все еще блюдут греческие обычаи, держат прислугу из соплеменников и готовят традиционные греческие блюда, когда удается купить надлежащие продукты. Греки, повидимому, сохранили свои привычки в отношении воспитания детей. Я знала одну семью, где было девять дочерей от двенадцати до шести лет. Девочки не имели права выйти из дома без разрешения отца, который требовал точного отчета куда идут и когда вернуться. А когда родителей не было дома, выходить запрещалось.

Театр Асмолова в Ростове-на- Дону

Элита и высшее общество жили в больших домах на главной улице среди фешенебельных магазинов и садов. Убранство их комнат показались мне неудобными и формальными. Большую часть стен занимала печь, которую черезмерно топили. Окна с двойными стеклами были небольшими и каждая щель заклеивалась бумагой, чтобы воздух с улицы не проник в комнату.

Иконы занимали много места на стенах. При переезде на новое место, обязательно приглашали попа, чтобы освящал каждую. Икона, подаренная на свадьбу, всегда висела в спальне богато украшенная жемчугами.

В моей комнате не было икон, но старая нянька нашла картинку с проповедью св. Франциска и повесила ее над моей кроватью. Она всегда крестилась, смахивая с нее пыль.

Я любила эту старушку, которая много страдала и терпела. Она была почти слепая и мучалась от ревматизма потому, что всю жизнь спала на полу у кровати своей хозяйки. Она заботилась обо мне, когда я болела и приносила мне суп из рыбьих голов и яблочный пирог.

Когда хозяева были в театре, она приходила ко мне в комнату и рассказывала мне часами о жизни в казацкой столице. Когда ей было 14 лет, ее мачеха так издевалась над ней, что она пыталась утопиться. Она всегда расспрашивала меня что мы едим у нас в Англии, и когда я ей рассказывала, она восклицала: «О! чтоб со мной было, окажись я там! Ты не должна возвращаться!» Она очень гордилась, что живет в Ростове, где есть так много больших домов.

А мне эти дома напоминали картины кубистов, беспорядочно расставленые, странной формы и пышущие яркими красками. Рядом с особняками, украшенными статуями, теснились хижины под соломенными крышами с окнами, наполовину ушедшими в землю. Рядом с одним из таких особняков притулился домик работяги, забитый какими -то досками и старой мебелью, с которой он не хотел расставаться. Интерьер был грязным и зловонным, где дети, домашняя птица и собаки сосуществовали в дружной сваре. И везде я видела изображение Царя – батюшки.

Кровать в богатом доме была предметом гордости и заботы, гора подушек была всегда покрыта красивым вышитым покрывалом. Кипящий самовар всегда стоял в углу комнаты, готовый согреть каждого входящего с холодной улицы.

Делать покупки в Ростове невозможно не зная местного языка. Однажды я попросила в магазине (mitten, vorezki) варежки и долго объяснялась в пантомиме чего хочу. В конце концов я получила кусок веревки.

Было удивительно наблюдать как они торгуются. Крестьяне, одетые в толстые шубы и тулупы, отряхивая ноги от налипшего снега, кричали: «Подходите, барыня! У меня лучшие яблоки, самые лучшие в России и самые дешевые! Ее соседка кричала: “ Тетечка, подь сюды, у меня яблочки лучше, а у той червивые! и т. д. и т. п.

Слуги по умолчанию помогали друг другу потихоньку обкрадывать хозяев, хотя жизнь их нельзя было назвать легкой. Почти все они были неграмотными и проводили свободное время за игрой в карты, шитьем или просто сидели сложа руки на коленях.

Мы любовались одной симпатичной горничной с улыбчивым лицом и карими глазами. Она была немного интеллигентней других девушек и покупала тетрадки. Часто она сидела в полисаднике, высунув язычок и что-то черкая в своей тетрадке. Пока муж был на фронте, она служила горничной и брала свою четырехлетнюю дочку в хозяйский дом. Ее звали Анюта. Поскольку она была замужем, она думала, что умнее других девушек, хотя была моложе всех. “ Я замужем пять лет, я знаю жизнь» – говорила она мне – “ А «эти девушки»… что они понимают…» И отбросив свою головку и расправив широкую юбку, она возвращалась к своим тетрадкам.

Ее муж вернулся с фронта, купил ей билет на поезд и приказать ехать за ним в станицу. Анюта опечалилась.

– Подумайте, барышня, я его совсем не знаю, не знаю его привычек и …у него теперь нет бороды, как раньше. И она отказалась с ним ехать. Потом мне рассказывали, что он схватил ее за ухо и кричал на нее: «Сколько кавалеров было у тебя пока я воевал?»

А она ему: – Лучше быть с десятью кавалерами, чем с таким животным как ты. Тем не менее она уехала с «этим животным,» а «эти девушки» смеялись, глядя на них из окошка.

Слуги Сабаровых были живописными созданиями и восхитительными лжецами. Их объяснения по поводу исчезновения вещей, которые они, несомненно украли, вызвали у меня живейшее уважение к их изобретательности.

Ночной сторож и дворник были большими друзьями. У них был условный сигнал, которым они будили друг друга. Когда остальные члены семьи спали, Дмитрий, дворник, подкрадывался к садовой калитке со всем украденым добром и передавал его через решетку сторожу, а тот продавал его своим друзьям, ожидавших на дороге, и делился добычей с Дмитрием.

Пили, конечно, не водку, потому что ее было трудно достать, а что-то вроде спиртовой полироли для мебели, имевшей такой же эффект. Это питье было не совсем регулярным, то есть они были совершенно трезвыми в течение нескольких месяцев, а затем внезапно уходили в запой на три недели, после чего просыпались с головной болью и обнаруживали, что у них нет денег. Они воспринимали это очень философски. Не понятно за что им платили. В таких случаях они обычно смущенно извинялись перед господами: