Под большевистским террором - Рода Пауэр

Было бесполезно ее увещевать. Она обычно слушала, прикрыв глаза и склонив голову набок, а потом внезапно вскидывала руки вокруг моей шеи, говоря между поцелуями: «О, паучок», (меня звали так, потому что я была худой), «дорогая, ты всегда будешь веселой англичанкой, но никогда не выйдешь замуж». Обычно мы оставляли все как есть.

Старый Ростов. Памятник АлександруII

****

В первые месяцы моего пребывания в Ростове мы с моей ученицей вели праздный, роскошный образ жизни: разъезжали на санях и машине, ходили по вечерам в театры и кино, ели изысканные блюда. В нашем доме всегда был в изобилии белый хлеб, молоко, сахар и пирожные. Каким образом это достигалось я не знаю, но мы не испытывали нехватки продуктовых карточек, дающих право на получение сахара и муки, а в каждом свободном помещении дома хранились мешки с продуктами. Повару ежедневно выдавалась определенная сумма денег, посему мешки эти никогда не пустовали.

И пока мы ели пирожные и шоколад по двадцать рублей за фунт (453 гр.), икру и парное мясо, крестьяне, в ожидании булки хлеба, часами мёрзли под дверью булочной с зажатыми в посиневших пальцах продуктовыми талонами, частенько уходя с пустыми руками. Некоторые из них занимали очередь заполночь, хотя магазин открывался утром. Ведь им нужно было кормить свои семьи. Глядя их смиренные, усталые лица, видя их бледных детей, сидящих на перевернутых корзинках в снегу, я частенько задумывалась: как долго это будет продолжаться, пока не случится бунт.

Такова была цена идущей войны, чьи последствия были воочию видны на улицах и в переулках, но определенно не в нашем доме. Мы жили на тучной земле. Война нас почти совсем не затронула. Жизнь состояла из поисков развлечений, только развлечений с целью убить время.

А потом случилась революция.

Мы на юге не особо поняли, что произошло. Конечно, ощущалось наступление каких-то перемен. Чувствовалось, что прежняя жизнь заканчивается и что где-то идет борьба. Вдруг перестали приходить газеты из Петербурга, а на станцию прибывали лишь местные поезда. На перекрестках стали собираться судачащие кучки людей, привлекая внимание идущих мимо пешеходов.

«Есть какие-либо новости? – Нет, а у вас? – Что-то витает в воздухе…». Дичайшие сплетни, помноженные на продовольственные затруднения, грозили беспорядками. На улицах толпился народ и никто, казалось, не собирался ложиться спать.

Прошло три дня. Напряжение росло и когда достигло своего пика, на станцию прибыл вестник. Уже через полчаса весь город знал, что царь отрёкся, студенты и рабочие сражаются с полицией на улицах Петрограда.

В Ростов пришел страх беспорядков. Многие богатые люди ожидали погромов. Но в городе царил безмятежный порядок, несмотря на уличные митинги, шествия, развевающиеся повсюду красные флаги свободы – всё это выглядело будто обычный праздник.

В течение нескольких дней из Петрограда не было слышно ничего определенного. В результате ширились слухи: говорили, что царица убита и все царские дворцы сожжены. Затем это стали опровергать.

Когда же пришли новости о действительных событиях, всеобщее ликование было столь велико, что многие торговцы, охваченные паникой, удвоили охрану своих домов и позакрывали магазины. Но, в отличие от происходящего в Петрограде, в Ростове происшествий не случилось.

После нескольких волнительных дней город вымер к возмущению газетчиков, пытающихся поднять тиражи криками о самоубийстве кайзера и повесившемся наследном князе. Назначались сборища, на которых люди пытались определиться в отношении нового режима. Полиция, обезоруженная и бессильная, подобно кэрролловскому Снарку, «испарилась бесшумно и незаметно». С ней всё равно никто не считался.

На улицах, в городских парках, практически, везде проходили митинги, формально остающиеся под запретом. Из уст, в основном, никудышных ораторов звучали зажигательные речи. Студенты тратили свое время на объяснение горожанам того, как демократия изменит жизнь русского народа.

Это было занятное зрелище. Взобравшись на забор или груду поломанных стульев, они, с горящими энтузиазмом глазами, перечисляли одно за другим преимущества нового режима, пытаясь доходчиво, будто малым детям, втолковать крестьянам грядущие блага.

Часть молодых рабочих слушала их с упёртым недоверчивым молчанием, другие – с диким воодушевлением. Девчата в цветастых платках стояли, открыв рот, впитывая каждое слово. Пожилые бородатые мужики толкали друг друга в бока, дескать, кто-нибудь понимает?

«Се добро», – говорил один: «Пацаны правы, знать учёны». Другой возражал: «Но, ежели теперича республика, кто ж царём будет? Третий спрашивал: «Это шо же такое есть республика?». Кто-то осмелился предположить: «Могёт, это баба». – «Ну, тады ой, может, она и хороша. Ура, товарищи! Ура республике!» – и они двинули прочь, совершенно довольные, в то время как оратор, всё еще стоящий на стуле, растеряно пялился на их удаляющиеся спины. Не уверенна: осознавал ли он сам вполне смысл демократии?

В массе своей, крестьянин слабо понимал термины «республика» и «демократия», да и, по правде сказать, значение слова «свобода» для него тоже не до конца было ясным. Он напоминает ребенка, чья няня уехала на выходные: чувствует себя не у дел, но доволен тем, что может заняться, чем хочет.

Собравшиеся на митинг мужчины и женщины, работающие домашней прислугой, приняли резолюцию о том, что хозяевам теперь непозволительно обращаться к ним на «ты», и что они не должны работать больше восьми часов в день. Так что нынче, те из прислуги, кто вставал в семь утра, отказывались делать любую работу после трёх пополудни, даже, если они, бывало, в течение дня часами били баклуши, сидя на кухне.

На любое замечание следовал один и тот же ответ: «Нонче свобода». Наше хозяйство пришло в дикий беспорядок. Служанки отметили происходящее вечеринкой. Только старая няня ударилась в безудержный плач, глядючи на портрет царя, висевший у неё в углу: «Ой-ой! Отец наш ушёл. Что станет, теперь, с нами?».

Незадействованным в течение дня кучеру и шофёру было велено быть готовыми к 7.30 вечера, чтобы отвезти всю семью в театр. В назначенное время никто не прибыл. В восемь часов озадаченный и рассерженный хозяин дома послал горничную узнать: что случилось и в чём причина задержки? Выяснилось – «svoboda».

Тогда приказали дворнику запрягать лошадей и везти барина в театр. Но машина, карета, включая лошадей, пропали без вести. «Свобода», – бесстрастно повторила горничная. И в самом деле, как выяснилось после трёх часов, машина и экипаж помогали народу праздновать свободу. Их взяли друзья шофёра для увеселительной поездки по городу. Барышня расплакалась и хотела вызвать казаков, чтобы заставить «простой народ» работать, но казаки тоже уважали свободу и потому ничего не могли сделать.

Конечно, шофёр был уволен. На что он лишь ухмыльнулся и намекнул, что очень скоро буржуям не понадобятся шофера, так как у них не будет машин. И, действительно, вскоре все автомобили были реквизированы Советом солдат и рабочих. Нашу, правда, не тронули по причине её маломощности.