Двуликие. Ведьмино пламя - Яна Демидович

– Добудьте Меч! Я отвлеку её!

Нинэйн вскинула бровь, заметив две серебряные, крест-накрест полоски на его щите.

– Серебро?.. – прошелестела Нинэйн. – Жалкий человек, ты думаешь, это спасёт тебя от моего пламени?

– Красивая. А какая дерзкая… – улыбнулся на это Мэл.

И одним движением скинул капюшон.

– Единожды опалённый огнём уже не боится его, дева, – с гордостью сказал Мэл Ринн; единственный глаз, устремлённый на ведьму, неистово сверкал. – Я видывал ярость Драконов. Что мне твоё колдовство? Ударишь, – хитро добавил он, – как погладишь…

Пламя бешено взревело в ответ.

***

Отблески огня пляшут на дымчатой стали, будто вихрь крутятся в глазах. Озеро жидкого пламени вокруг камня с Мечом: ни переплыть, ни достать… Ни уйти невредимым.

Джеймс облизывает треснувшие губы, кивает Артуриану – и прыгает вперёд. Огонь, шипя лесной кошкой, отскакивает от серебряных полос, но тотчас кусает справа и слева. Артуриан за спиной: исступленно, зло вертит щитом, сыпет проклятьями сквозь зубы. Жарко, но пока не горячо. Пламя бьётся не в полную силу: Нинэйн кружит над одним Мэлом Ринном, и завитки волос непрерывно хлещут его безжалостным огнём…

Мэл смеётся, хохочет сквозь боль:

– Ни в чёртовых горах Каледона… ни в Эринионе, зелёном, точно проклятый изумруд, не видывал я лица прекрасней, чем твоё, дева!..

Нинэйн корчится, искры бешенства летят из глаз.

– Быстрей!

Горят перчатки, горит одежда. Плавится на щитах серебро. До камня – совсем чуть-чуть, лишь бы не утонуть, не сгореть в этом жерле вулкана…

Амулет яростно стучит вторым сердцем, отражает все колдовские атаки. Но силы заканчиваются, перед глазами уже не Меч – красно-чёрная мошкара.

– Мой принц… – зов хриплым и чужим голосом.

Артуриан подставляет плечо; в щёку и золотые волосы уже вцепился огненный пёс. Щит плачет серебряными слезами, и пламя вот-вот выжжет его дотла.

Ноги оступаются.

Они летят вниз; огонь, ликуя, распахивает жаркие объятья…

Удар о камень. Далёкий крик.

Рой красно-чёрной мошкары: в глазах, в огне, всюду…

…А сквозь него – чёткая ладонь на рукояти Меча.

– Мой король… – улыбаются треснувшие губы.

И пламя гаснет.

Всё гаснет.

***

Ножны цвета камня медленно, осторожно касались распростёртого тела. С головы до пят, с правого плеча – на левое и обратно…

И вот вздрогнула рука. Нога. Задрожали ресницы.

Внезапная судорога по всему телу.

Ридделл очнулся, широко распахнул дымчато-серые глаза. Увидел протянутую ему ладонь.

А над ней – совершенно чужого человека.

Но, нет.

Не чужого…

– Как ты, мой друг?

Участие в ястребином взгляде. А сам еле держится на ногах, пытается улыбаться, хоть от боли сводит обгоревшее лицо…

Джеймс тяжело поднялся. Глаза нашли Калибурн, скользнули по серой поверхности ножен.

– Вы… – начал было он – и замолчал, не сумев договорить.

Всё было ясно без слов.

Легендарные ножны, что умели вернуть дух в уставшую плоть. Камень, что хранил крепко вонзённое лезвие. Если бы не это…

Джеймс покачнулся, схватился за амулет, до боли вдавив его в руку. Зрение вмиг затуманилось, перед ним вспыхнуло снежно-белое лицо дочери – и раскололось, будто весенний лёд.

«Я жив. Я вернусь!..»

– Обязательно вернёшься, – сказал Артуриан, и Джеймс вздрогнул, осознав, что мыслил вслух.

Тем временем принц – нет, король! – крепко пристегнул ножны к поясу. Поморщился, проведя рукой по изуродованному лицу… А после – горестно усмехнулся.

– Захочет ли твоя дочь быть со мной? Теперь? С такой-то моей красотой?

Джеймс почувствовал на губах улыбку.

– Мужчина не должен быть красив, – произнёс он, кивнув головой туда, где, закончив схватку, беседовали Мэл Ринн и Нинэйн: она – такая же надменная, он – ещё обгорелей…

– Мужчина, – добавил Джеймс, – должен быть героем.

Артуриан тихо рассмеялся. От него тоже не укрылся заинтересованный взгляд непокорной Девы, что парила над Мэлом, не сводя с бывшего противника глаз.

– Героем, – согласно кивнул Артуриан, оглаживая рукоять Калибурна, и вновь повернулся к Джеймсу. – Теперь нам по…

Договорить он не успел.

Позади, далеко в лесу, послышалось надрывное ржание.

– Блейк! – встрепенулся Джеймс, и тревога бешено забилась в висках, когда…

…Дайана поняла, что ей не послышалось.

За пределами Хокклоу и правда ржал конь.

Стрелой к окну! Скорей! Скорей, чтобы увидеть…

…Как в замке, впервые за полгода, открываются ворота.

***

На гобеленах весело искрится золотая канитель, обычно серый камень будто светится изнутри праздничным, алым… Дайана подмечает всё это краешком глаза и, не останавливаясь, проносится мимо: по гулким коридорам и вниз, вниз, вниз, через две ступени разом, с улыбкой столь счастливой, что ноют щёки…

«Вернулся. Вернулся!»

Хочется кричать это каждому встречному слуге, целовать милые, безмятежные лица; схватить в охапку Хэтти и протанцевать с ней всю дорогу до двора…

Но не сейчас, не сейчас.

Всё это будет потом, а пока вниз по ступеням, направо и опять вниз. Сердце – крылатое, восторженное – бьётся в груди беспокойной малиновкой, и вот уже дверь, двор…

Внезапное осознание – как удар под дых. Малиновка-сердце подстрелена, безжизненным комочком в никуда, кружатся последние перья.

Холодея, Дайана смотрит на свои чумазые ладони и обтрёпанный, мужской наряд. На мгновение запускает руку в неубранные, спутанные вороньим гнездом волосы.

Разве так встречают отца? Разве он не запрещал ей это опасное баловство: исследовать замок, подобно неуёмному мальчишке?..

Метнуться бы обратно, за дверь, стремительной молнией в свою комнату…

Поздно.

Чёрный глаз под свисающей чёлкой уже видит её, нос – фыркает.

Блейк приветственно ржёт, и человек, что только-только спрыгнул с него, оборачивается.

И снова хочется бежать, но теперь в другую сторону: вперёд, бесконечно-широко раскрывая объятья…

Но улыбка гаснет, смывается серым, будто октябрьский дождь, взором. Дайана не бежит – еле идёт навстречу, ступая ногами, налитыми чугуном.

Ни морщинки на мраморно-белом лице. Ни единого отблеска серебра в иссиня-чёрных прядях. Барон неизменен. Барон суров.

Рука вдруг тянется… И останавливается, падает. Булавой сжимается кулак.

– Приветствую тебя, отец. – Тихо. Сдержанно. Холодно.

Две ледяные стрелы – прямо в глаза. Насквозь – и будто не видя.

– Привет и тебе, Дайана.

Лёгкий поворот и…

Всё.

Стрелы уже летят в другую сторону, по очереди пронзают спешащих навстречу слуг. Рука в бархатной перчатке хлопает коня по боку – и барон уходит. Плащ – рваный, узорчато-грязный – надменно вздувается за спиной.

…Зябко, так зябко. Словно в секунду заболела лихорадкой. И вокруг – всё белое, больше не алое, и эта белизна нестерпимо режет глаза…

– Прочь, – выдыхают губы, когда один из слуг берётся за уздечку. – Я сказала: прочь!

Слуга шарахается назад, пятится с низким поклоном. Дайана хватает уздечку и сама ведёт Блейка в конюшню.

Щеки дёргаются, дрожит гладящая