Наша остановка - Лора Джейн Уильямс

Дэниел точно запомнил день, когда впервые увидел ее, потому что это произошло через две недели после похорон и пять недель после того, как вошел в силу его шестимесячный консалтинговый договор с «Конвердж», нефтедобывающей компанией. В этот день мать позвонила, когда он был на собрании, посвященном дефектам конструкции погружного бура, и Дэниел заранее извинился на случай, если придется к ней приехать, вдруг дело срочное.

– Он здесь, – сказала мать.

– О чем ты, мам? – переспросил Дэниел. – Папа… папа умер, помнишь?

Он задержал дыхание в ожидании, пока она осознает, что ошиблась. Парням в переговорной со стеклянными стенами он показал два пальца, означающие две минуты. Ему нужно только две минуты. Они были нетерпеливы, требовали решения до ланча, с подозрением относились к чужаку, недавно присоединившемуся к проекту, и раздражались, что тот настаивал на ключевом моменте следующих шагов. Дэниелу было все равно. Он хотел убедиться, что с мамой все в порядке. Он бы не вынес, если бы она сошла с ума или потеряла память. Он только что лишился отца – и не мог лишиться еще и ее.

– Дэниел, – спокойно ответила она, – я, черт побери, знаю, что он умер. Речь о его прахе. Его только что подвезли.

Дэниел громко выдохнул от облегчения. Она не сошла с ума. Все в порядке.

– Но он все равно что проклятый мешок мусора! Такой тяжелый, я и с места сдвинуть его не могу. Так и лежит тут, со мной, на кухне, у задней двери. Его прах в большегрузном пакете, и я не знаю, что с этим делать.

Потрясенный Дэниел закрыл глаза и ущипнул себя за переносицу. Прах отца. Отец умер.

– Вот пью кофе и рассказываю ему – твоему отцу – о новой «Воксхолл Мокка» Джанет Петерсон. Они купили золотую, можешь себе представить! Золотую! И кстати, хоть я и говорю «новую», но на деле она просто поддержанная в хорошем состоянии. Машины жрут уйму денег, стоит только выехать за пределы внешнего двора, – в любом случае, мне как-то жутко. Я о твоем отце. Можешь заехать после работы и помочь мне с ним?

Дэниел чуть не рассмеялся. По факту он и посмеялся, сказав маме, что заедет в Илинг-бродвей в районе семи, а она пусть тем временем посидит в гостиной и посмотрит «Свободных женщин» по телевизору. Она так хорошо держалась после похорон, что Дэниел стыдился своей «слабости» на фоне ее стойкости. Он уже почти вернулся на собрание – буквально положил руку на дверную ручку, чтобы открыть дверь, – когда дыхание перехватило, воротник рубашки стал слишком тугим, и возникло едва уловимое ощущение, что его вот-вот стошнит. Его тело в очередной раз вспомнило, что отца больше нет. Его лучшего друга. Его самого активного защитника. Умер от разрыва аневризмы сосудов головного мозга.

Они вместе пили пиво в пабе до воскресного ланча. Отец сказал Дэниелу, что мог бы помочь ему с задатком за квартиру – и это был бы не заем, а подарок. Он хотел видеть сына устроившимся, а цены на жилье в Лондоне поднялись до безумной высоты, и один Дэниел ни за что не справится. Странно это – тридцатилетнему делить квартиру с соседом, сказал отец, ведь сам он к таким годам уже имел жену и ребенка. Дэниел сказал, что подумает, что он немного горд, чтобы принимать милостыню, что совершенно нормально, будучи тридцатилетним, снимать жилье на двоих с соседом в Лондоне – это дорогой город, а Дэниелу нравится компания, нравится жить в Кентиш-Таун. Тем полуднем, прежде чем он успел принять предложение и сказать: «Папа, я тебя люблю, давай выпьем за твою заботу обо мне!», за острым домашним базарганом[4] шестидесятидвухлетний папа упал и не встал больше никогда. За один-единственный час все изменилось и никогда не станет прежним. Дэниел потерял человека, благодаря которому он стал таким, какой есть.

Дэниел дал себе перерыв после телефонного звонка, развернулся и склонил голову, чтобы спрятать лицо, мертвенно-бледное и мокрое от слез. Он пробежал по задней лестнице двадцать три пролета до первого этажа и через запасной выход вышел на улицу. Он стоял, прислонившись спиной к стене и тяжело дыша. Он не заметил, когда отошел оттуда, пока, пропотевший насквозь, не завалился на круглую, освещенную солнцем скамью где-то возле рынка. Сел, закрыл глаза, глубоко вздохнул, давая слезам и поту испариться, и подумал об отце, о том, как сам был одинок, как плохо спал и не доведет ли в итоге бессонница его до безумия.

На скамье он поначалу сидел к ней спиной. Смотрел куда-то в пустоту, просто подставив лицо солнцу, потом закрыл глаза и, глубоко дыша, стал говорить себе, что все будет хорошо. Дэниел бы не назвал это мантрой, но с тех пор как отца не стало, его голос так и твердил: «Выживи и не забывай жить. Выживи и не забывай жить. Выживи и не забывай жить…»

Он едва улавливал этот шепоток через левое плечо, но затем обратился в слух, стараясь поймать более четкий сигнал, словно радиоприемник автомобиля на загородной дороге, и вдруг услышал ясный женский голос:

– …потому что его все равно построят, верно? Так пусть строительством займутся люди из низких слоев общества и из семей с низким доходом…

Слова заставили Дэниела обратить на нее внимание. Он первым из своей семьи закончил университет. Они жили очень скромно. За сорокалетний стаж работы почтальоном его отец лишь три дня отсутствовал на работе, и все ради того, чтобы оплатить обучение Дэниела. Они едва сводили концы с концами, но отцу было важно, чтобы у сына появились возможности, которых сам он не имел.

Женщина продолжила:

– Замена бедняков роботами с искусственным интеллектом возможна только в том случае, если малоимущие люди начнут их программировать.

Будучи инженером, Дэниел кое-что знал об искусственном интеллекте, но не слишком много. «Следующая индустриальная революция», – так заявил один из его профессоров-новичков, но Дэниел больше предпочтения отдавал известным сущностям, таким как математические формулы, уравнения и строительство сейчас, а не когда-то в будущем. Он вытянул шею через плечо, чтобы взглянуть на говорящих. С ней был парень – в брюках без ремня, несомненно сшитых на заказ у портного по точным меркам его бедер, со светлой полоской, выделяющейся на черной ткани, и ботинках, таких сверкающих, что можно было бы увидеть в них свое отражение. Он смотрел на собеседницу как-то искоса. С неестественной улыбкой.

– Я в этом не уверен… – сказал тот парень.

Дэниелу он совсем не понравился. Он как будто относился к тому типу университетских ребят, которым все и всегда дается легко: красавчики с атлетическими фигурами, футболу и регби предпочитающие теннис или лакросс. Они получают весьма средние оценки, но всегда устраиваются на работу уровнем куда выше среднего, потому что их родственники имеют нужные связи и знают, перед кем замолвить словечко. В университете у Дэниела были друзья – хорошие парни, он до сих пор с ними общался, – оказавшиеся не в своей среде, дети простых работяг, и поведение их становилось магическим образом грубее в присутствии мажоров, словно они использовали свое низкое происхождение в качестве щита, помогающего не прогибаться под давлением окружения и не вести себя как люди, которыми они не являются. Маленькое «пошел на хрен» в ответ привилегированным.