Анна, Ханна и Юханна - Мариан Фредрикссон

Айна была замужем и сидела дома. Ее муж служил на почте и не желал, чтобы его жена работала. Айна мало о нем рассказывала, но было понятно, что ей плохо.

Она как-то очень быстро растолстела. Потом принялась отчаянно худеть. В июле, сидя среди увивших стену роз, она сказала, что у нее рак и долго она не протянет. Мне до сих пор стыдно, что я тогда не нашла слов утешения, а просто расплакалась.

Осенью мы дважды навестили ее в больнице, где она медленно умирала.

Мы с Гретой стали встречаться чаще, чем раньше, став еще нужнее друг другу. Мы говорили о старости, о том, как тяжело с ней смириться. Грета бросила свой парикмахерский салон и снова занялась торговлей сыром в «Альянсе».

— Мне стало трудно работать, — сказала она однажды. — Нет сил, да и голова плохо соображает, мне стало трудно считать.

Я поспешила сказать ей, что и сама теперь все забываю. Прошло всего полгода, и я стала замечать, что Грета стала мыслить все менее и менее… связно. Вскоре она уже была не способна следить за простейшими мыслями. Ее сознание рассыпалось на куски и фрагменты. Через несколько месяцев ей пришлось лечь в психбольницу.

В августе Анна и Рикард приехали к нам в отпуск. Мы пошли под парусом в Скаген, как было условлено. Это было здорово, им страшно понравилось. Сразу по приезде за столом Анна сказала:

— Спасибо, но вина мне не наливать. Похоже, у нас будет ребенок.

Я была так рада, что расплакалась, и так испугана, что едва не упала в обморок.

— Ну, мамочка, ты уж, пожалуйста, держись.

Я посмотрела в глаза Арне и увидела, что он меня понимает, он и сам испугался.

Анна преподавала в университете, занимая конкурсную должность.

— Едва ли мне удастся сохранить место, — сказала она.

— Ты станешь домохозяйкой?

Я постаралась придать голосу твердость, но не помню, хорошо ли у меня это получилось.

За Анну ответил Рикард:

— Никогда в жизни! Мне совершенно не нужна домашняя хозяйка. Вот послушайте, что я вам скажу…

Потом они наперебой заговорили о книге, которую напишет Анна. Это будет популярная книга о Лунде.

— Рикард мне поможет.

— Это хорошо, — сказала я, но подумала, что книга едва ли принесет им большой доход.

Ребенок должен был родиться в марте, и Анна взяла с меня обещание, что я буду жить с ними.

Мария родилась точно в срок, и, как бы странно это ни звучало, я была рада этому ребенку, пожалуй, больше, чем Рикард и даже Анна. Когда я в первый раз взяла девочку на руки, мне показалось, что вернулось что-то очень дорогое, но давно утраченное.

Это был необыкновенный ребенок, послушный и солнечный. Внучка смотрела на меня голубыми глазками Анны и улыбалась губками Рикарда. Но больше всего она была похожа… да, да, на мою маму. Маленькая Ханна, думала я, но никому об этом не рассказывала. Я знала, как не нравилось Анне, когда ее сравнивали с бабушкой.

Они переехали в светлую и просторную трехкомнатную квартиру, которую обставили по вкусу Анны, скромно и строго. Но стоило мне войти в их дом, как я сразу поняла, что они оба расстроены. Анна была зла, а на лице Рикарда явственно читалось отчаяние.

Я-то думала, что они празднуют выход книги и радуются ребенку, но у них что-то случилось. Я не стала ни о чем спрашивать, да, честно говоря, мне и не хотелось ничего знать.

— Это не так легко, — вот и все, что сказала мне дочь.

— Это я поняла. Не хочешь рассказать?

— Не сейчас. Сейчас я хочу думать только о ребенке и о том, что все должно быть хорошо.

Она вела себя точно так же, как когда-то я, — занималась только новорожденным, а все остальное для нее ушло на второй план. Я собралась уходить, не спросив, что случилось.

— Ты знаешь, где меня найти, — сказала я на прощание.

— Речь идет о солидарности.

— Это я поняла.

В чем суть дела, я догадывалась давно. В первый же вечер в Стокгольме вспомнила тот телефонный разговор, когда Анна кричала в трубку: «Выяснилось, что он просто бабник, мама!»

Все время, что ехала поездом до Гётеборга, я старалась радоваться мыслям о Марии. Я знала, что мы обязательно станем добрыми друзьями. В воображении я рисовала себе сладостные картины — летом мы будем гулять у моря и в моем саду, я научу ее всему, что знаю сама, буду рассказывать ей сказки и петь на ночь колыбельные песенки.

Но что-то нарушало эту идиллию, колеса выстукивали: к черту мужиков, к черту мужиков, к черту мужиков…

Мой муж с кислым видом ждал меня на вокзале в Гётеборге, недовольный долгим отсутствием.

— Я чуть не умер с голода, — сказал он.

К черту тебя, к черту тебя…

— Ты не мог поискать еду в холодильнике?

Я приготовила еды на десять дней — ее оставалось только разогреть.

— Не понимаю твоей иронии.

Я промолчала.

Тогда Арне признался, что он, собственно, хотел сказать, что ему было без меня очень одиноко и что мне стоило бы прикусить язык и не думать о нем плохо. В гостиной был интимный золотистый полумрак, а на столе стоял букет лилий.

Той весной мама часто болела. В конце концов мы с Рагнаром почти силком отвезли ее к врачу.

Сердце, сказал он.

Врач прописал ей лекарство, и маме стало легче после первого же приема.

Однажды, когда я засиделась у нее и опоздала на последний автобус, со мной приключилась одна очень неприятная история. Я позвонила Арне, сказала, что на трамвае доеду до Кунгстена, и попросила встретить меня там на машине.

Я чувствовала сильную усталость, когда, идя вдоль вагона, подняла глаза и случайно посмотрела в зеркало заднего вида водителя. В зеркале я увидела женщину, настолько неправдоподобно похожую на мою мать, что даже отпрянула — такое же старушечье лицо и бесконечно грустные глаза. Я обернулась, чтобы посмотреть, что это за женщина.

В вагоне было пусто, я была единственным пассажиром.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: я видела собственное отражение. Мне стало так грустно, что в зеркале по щекам старухи потекли слезы.

— У тебя страшно усталый вид, — сказал Арне, когда я садилась в машину.

— Да, я устала даже больше, чем мне кажется. Я старею, Арне.

— Ничего подобного, ты такая же молодая и милая, как всегда.

Я принялась внимательно рассматривать его в тусклом свете приборного щитка. Вот он точно был такой же, как всегда, молодой и красивый.

Глаза любви лгут. Ему было шестьдесят два, до пенсии оставалось три года.

Арне, как обычно, уснул сразу, как только голова его коснулась подушки. Я лежала без сна и пыталась убедить себя в том, что ошиблась, что это не может быть правдой. Я выскользнула из кровати и пошла в ванную, к зеркалу, и долго стояла перед ним в беспощадно ярком люминесцентном свете.