Цель номер один. План оккупации России - Михаил Антонов

Тут надо напомнить еще и различное понимание предназначения человека в России и на Западе. А оно в главном сводится к тому, что если на Западе акцент делается на «талант», то в России – на «призвание».

«Талант» – это возможности человека; «призвание» – это его обязанность в этой жизни. Как и во многом другом, здесь проявляется западный крен все мерить правами («права человека») и русский – обязанностями. Отсюда вытекает и разное понимание свободы у тех и других. В западном понимании человек свободен, когда он физически и юридически свободен; в русском – когда он свободен реализовывать свое призвание. Если у русского человека абстрактная свобода выбора есть, а нет самой малости – возможности реализовать свое предназначение, то это в его понимании не свобода, а каторга. И наоборот, заставьте нашего человека ходить на любимую работу в цепях и под конвоем – он все равно будет счастлив. Полистайте книги замечательного (к сожалению, уже умершего) писателя Феликса Чуева о наших выдающихся конструкторах ракет и самолетов, людях, ставших впоследствии гордостью страны (таких, как Сергей Королев, Борис Стечкин и многие другие), но в 30-е годы невинно репрессированных и попавших в «шарашки», то есть в конструкторские бюро с тюремным режимом. Сколько изобретательности проявляли эти творцы, какие неординарные решения они находили в, казалось бы, невыносимых, не подходящих для творчества, условиях!

Можно сказать, что, по русскому пониманию, человек свободен, когда он счастлив. А счастье – это не только «когда тебя понимают», но и когда ты видишь, как сбываются твои мечты, – особенно, если тебе самому удалось приложить к этому руку. Вот почему в известной песне второй половины 30-х годов «Широка страна моя родная…» без всякого смущения поется: «где так вольно дышит человек!», хотя состояние в обществе мало имело общего с «разгулом политических свобод». Просто люди видели, как сбываются их мечты о стране, выбивающейся в люди, о жизни, которая каждый день меняется в лучшую сторону на их глазах. Они были счастливы – и потому свободны!

Более того, именно отсутствие частной собственности на землю породило все мировоззрение русского народа, космизм его мировидения. В то время как взор европейца упирался в границы его земельных владений, взор русского от пределов его общины («мира») переходил прямо к миру Божьему, мирозданию. Отсюда – всем известная высочайшая духовность русской литературы и русской культуры вообще.

Русских как фактически народ без собственности отличает не «коллективизм», а мобильность, готовность к действию во имя воодушевляющей его идеи (что при поверхностном взгляде можно принять за некое коллективистское начало). Русского легче поднять на какое-то общественно значимое дело, как бы лично его и не касающееся, тогда как у прочих народов грузом висит на ногах собственность, за которую они держатся руками и зубами.

Если провести аналогию с физикой, то получается, что определение «атомарный» больше подходит как раз к общественному состоянию в России, а для Запада подходило бы определение «молекулярный». У нас наблюдается легкая атомарность, а у них – тяжелая неповоротливость громоздких молекул. Можно даже сказать, что русское общество «газообразно»; «газообразность» – одно из его традиционных «агрегатных состояний».

Но ведь на одной такой «атомарности» вряд можно построить что-то большее, чем культуру подсечного земледелия. А поскольку русские – творцы великой и самостоятельной цивилизации, то значит, что-то еще должно было лежать в основе их достижений. Этим чем-то является государственный инстинкт. Кажущийся аморфный социальный газ легко пробивается общегосударственным импульсом и… структурируется в другое агрегатное состояние, близкое к кристаллу.

Вот эту-то открытость русских людей государственному импульсу (по научному – этатизм) и приняли исследователи за мифический «коллективизм». (Другой причиной ошибки интеллектуалов было все то же легкое у нас, можно даже сказать – легкомысленное, отношение к собственности и как следствие – отсутствие привычки охранять частную жизнь, свою и чужую.) Якобы этот «коллективизм» русских противостоял «западному индивидуализму». На деле же западного человека просто трудно вытянуть за пределы его личных интересов в пользу абстрактных общенациональных и тем более интернациональных, хотя он гораздо легче кооперируется с другими для защиты конкретного общего дела, задевающего этот частный интерес.

Если продолжить аналогию с миром физических явлений, можно отметить, что среди аморфных веществ числятся не только газы, но и, допустим, сажа. Обычная сажа – это продукт, образующийся в результате неполного сгорания или термического разложения углеводородов. Многие, наверное, знают, что сажа применяется не только в производстве резины или пластмасс, – ее можно, воздействуя высокими температурами и давлениями, превратить в… алмаз! Ежегодно в мире производятся миллионы карат искусственных алмазов. В свою очередь алмаз, этот самый твердый минерал, может попросту сгореть, оставив после себя… сажу.

Аморфная «сажа» и кристаллический «алмаз» – это как бы два основных состояния русского народа. Сгорел алмаз – получилась сажа, пачкающая все вокруг. «Русская мафия», коррупция, хаос в экономике – вот впечатления от «общества-сажи». Трудно увидеть что-то общее у этих русских с теми, кто создал великое государство и великую культуру (как невозможно представить, что мирно обрабатывающие землю тяпками мексиканские индейцы – прямые потомки высокой цивилизации майя). Но ведь Великую Россию построили не инопланетяне и не «варяги» (как утверждала популярная в свое время «норманнская теория» о происхождении российской государственности от скандинавов). Тем не менее, многочисленные доброхоты, не меняя обстановки в стране, пытаются научить «частицы сажи» объединяться, вести себя «по-цивилизованному», но… только сами пачкаются, а «сажа» остается аморфной.

Но вот наступает какой-то таинственный момент – звучит труба, словно трубят ангелы перед кончиной мира. Это государственный зов, мобилизующий нацию на борьбу и подвиг. И чудо – аморфные частицы начинают вроде сами по себе выстраиваться… среда нагревается… пробегает искра – и вместо невзрачной кучки «сажи» взору открывается сверкающий гранями «алмаз»!

Так что же, неправы не только сегодняшние «почвенники» и «западники», но и корифеи прошлого, Достоевский, называвший русский народ самым стадным народом на Земле, или Лев Толстой, столько страниц посвятивший освещению «роевого начала» народной жизни? Нет, для своего времени они были правы (впрочем, тоже лишь отчасти), к тому же Толстой хорошо понимал и ярко отобразил и государственнический инстинкт русских. Но уже А. Н. Энгельгардт и писатели-народники Н.В. и Г. И. Успенские в конце XIX века показали, что русская крестьянская община – это вовсе не пчелиная семья, где каждая пчелка трудится в полную силу ради общего дела. (Правда, современные исследователи доказали, что и там дело обстоит не так идиллически, среди пчел есть свои лодыри и прогульщики.) По свидетельству Энгельгардта, известная доля кулачества присуща каждому крестьянину, но настоящими кулаками становились лишь немногие – и то при определенных условиях. Община – это собрание ярких индивидуалистов, которых лишь верховная власть и обстоятельства (в особенности природно-климатические) заставляют жить вместе и совместно решать вопросы общей жизни. А с переходом от аграрного общества к индустриальному, от сельского образа жизни к городскому проявления общинного духа у наших соотечественников, наличие которых трудно отрицать полностью, носят характер реликта. Еще перед войной «ребята с нашего двора» представляли собой некую общность, противостоящую другим, между мальчишками дворов порой развертывались нешуточные побоища. А теперь не осталось не только команд, но и самих дворов. Правда, в некоторых городах идут куда более дикие и кровавые схватки молодежи разных кварталов. А так, кажется, самыми яркими проявлениями «общинности» остаются толпы фанатов – поклонников спортивных клубов и шоу-кумиров. Вот этого-то обстоятельства и не заметили наши «властители дум».