Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - Умберто Эко

Читая на днях третье пророчество Фатимы в изложении сестры Лусии, я не мог избавиться от ощущения дежавю. Наконец я понял, в чем дело: этот текст 1944 года, написанный уже не прежней безграмотной девочкой, а взрослой монахиней, пронизан явными цитатами из Откровения Иоанна Богослова[412].

Лусия видит ангела с огненным мечом, которому под силу сжечь весь мир. Несущие огонь ангелы появляются и в Откровении Иоанна Богослова, взять хотя бы Второго Ангела с трубой (8:8). У него нет пылающего меча, но позже мы рассмотрим, откуда мог взяться этот образ (не говоря уже о том, что в иконографии существует богатая традиция изображения архангелов с подобным орудием).

Затем Лусия видит божественный свет, будто бы отражающийся в зеркале: это отсылка уже не к Откровению, а к Первому посланию к Коринфянам святого апостола Павла (пока мы видим вещи небесные per speculum[413] и лишь потом узрим их лицом к лицу).

Появляется одинокий епископ в белых одеждах: в Апокалипсисе многочисленные одетые в белое слуги Господни, обреченные на мученичество, упоминаются несколько раз (6:11, 7:9, 7:14). Но всему свое время.

Далее другие епископы и священники поднимаются на крутую гору, тогда как в Апокалипсисе (6:15) великие мира сего скрылись в пещерах и горных ущельях. Святейший отец входит в город, лежащий «наполовину в руинах», и встречает по дороге души умерших: город вместе с трупами упоминается в Откровении Иоанна Богослова (11:8), части его суждено пасть во время землетрясения (11:13), и далее он же предстанет в образе опустошенного Вавилона (18:19).

Продолжим: стрелами и пулями солдаты убивают епископа и верующих, и если огнестрельное оружие – это нововведение Лусии, то заостренными орудиями была наделена саранча в железной броне (9:9), налетевшая, когда вострубил Пятый Ангел.

Наконец, два ангела собирают кровь в хрустальную лейку (regador по-португальски). В Апокалипсисе ангелы нередко имеют дело с кровью: ею полна кадильница (8:5), она течет из точила (14:20) и льется из чаши (16:3).

Почему же именно лейка? Допускаю, что сказалась близость Фатимы к Астурии[414], где в Средние века были созданы бесподобные мосарабские[415] миниатюры на тему Апокалипсиса, пользовавшиеся большой популярностью. На них в том числе изображены ангелы, которые держат похожие на кубки сосуды, откуда струйкой льется кровь, и будто бы поливают ею мир. Еще один намек на возможную связь воспоминаний Лусии с иконографической традицией – тот самый ангел с пылающим мечом: ангелы с миниатюр держат не трубы, но алые клинки.

Любопытное наблюдение (к нему можно прийти, только прочитав теологический комментарий кардинала Ратцингера[416] целиком, а не в виде тезисов в газете): пока достопочтенный кардинал напоминает, что видения не являются объектами веры, а аллегорию нельзя приравнивать к пророчеству и воспринимать ее буквально, он открыто обращается к аналогиям с Откровением Иоанна Богослова.

Ратцингер поясняет, что свидетель откровения видит происходящее «в доступной ему форме, зависящей от его представлений и познаний», посему «видение сообразно ему и его возможностям». Если перевести это на более светский язык (впрочем, в названии главки кардинал упоминает «антропологическую структуру» откровения) и не принимать в расчет юнгианские архетипы, выходит, что каждый пророк видит то, чему его научила собственная культура.

Летом все СМИ наперебой обсуждали животрепещущий вопрос: включать или не включать в Конституцию Европейского союза фразу о христианских корнях нашего континента? Сторонники этой формулировки исходят из очевидного факта, что Европа сформировалась на основе христианской культуры, причем гораздо раньше, чем пала Римская империя, – как минимум во времена Миланского эдикта[417]. Если восточная культура неотделима от буддизма, то Европа немыслима без влияния церкви, христианнейших королей, схоластики и великих святых, чьи деяния служат примером для подражания.

Противники инициативы упирают на светский характер современной демократии. Приверженцы напоминают, что антиклерикализм – это наследие Французской революции, не так давно прижившееся в Европе, тогда как пресловутые корни уходят в монашество и францисканство. Противников волнует судьба Европы будущего, которой суждено стать мультиэтническим континентом, и открытое обращение к христианским корням может помешать ассимиляции новых европейцев. Вдобавок оно плохо скажется на чужеродных традициях и вероисповеданиях (коих в будущем наверняка станет несметное множество), и тем придется довольствоваться шатким положением миноритарных культур и культов.

Совершенно очевидно, что этот конфликт не ограничивается религиозными разногласиями и в нем также замешаны политические мотивы, антропологические идеи и стремление распознать лицо европейских народов – только пока неясно, зависят его черты от прошлого или будущего.

Разберемся с прошлым. На одном ли христианстве зиждется Европа? Я сейчас говорю не о заимствованиях, которые обогатили европейскую культуру и обусловили ее развитие на протяжении веков: от индийской математики и арабской медицины до связей с самыми экзотическими странами Востока, которые наладил не Марко Поло, а его предшественники еще во времена Александра Великого. Любое общество впитывает те или иные элементы культуры соседей или других народов, но куда важнее, как оно их усваивает. Европейцы не просто переняли «ноль» у индийцев или арабов: благодаря этому заимствованию они сформулировали гипотезу, что природа подчиняется математическим законам. Мы забываем о греко-римской культуре, вот в чем наша ошибка.