Мое чужое сердце - Кэтрин Райан Хайд

– Со временем оно все больше будет становиться твоим.

– Ты думаешь?

– Да-а. Думаю.

Вида поцеловала меня в лоб и собралась уходить. Я не почувствовал, чтобы от нее исходила хоть какая-то тоскливость. Не почувствовал, что ей было тяжко уходить. Казалось, она просто сделала свое дело. Это немного кольнуло меня. Нет, если по правде, это здорово меня кольнуло.

– Возможно, тебе захочется проведать свою мать. Она, возможно, на лечении.

– Серьезно? Моя мать? На лечении?

– Она говорила, что подумает над этим и, похоже, говорила серьезно.

– Считаешь, она лечится, чтобы сообразить, как исправить меня?

– Нет. Полагаю, сообразить, как отпустить.

– Ого! Вот это подход!

Она почти дошла до двери, потом неожиданно обернулась.

– О-о. Роза. Я едва не забыла розу. – Вида взяла цветок из ванной, где раньше опустила стебель в воду, налитую в раковину. – Вы ведь и впрямь думали, что она для меня, когда брали ее, так?

– Так и думал.

Она открыла дверь, потом остановилась на миг, давая мне ощутить прохладу утреннего ветра и разглядеть сияние за ее головой.

– Мы ведь все равно будем беседовать, или видеться друг с другом, или еще что, верно?

– Верно. Будем.

– Ладно, отлично.

Потом Вида подбежала, раскрыла мою ладонь и вложила в нее что-то. Я почувствовал теплую, знакомую тяжесть утешительного камня и быстрое касание ее губ на своей щеке.

– Вот, – пояснила она. – Думаю, вы в нем нуждаетесь больше, чем я.

И с этими словами упорхнула.

Уже через несколько минут я рассчитывался со «Сторожкой». Не терпелось уехать поскорее.

В такой час народу кругом совсем немного.

За стойкой регистрации стояла молодая женщина, которую я прежде не видел. Она глянула на меня слегка удивленно, и только тогда я догадался, как заметно, что я недавно плакал. Было слишком поздно исправлять это, так что я и не пытался.

Регистратор сообщила мне, что деньги за проживание уже сняты с кредитной карточки, но за те ночи, которые я не использовал, возмещение будет перечислено обратно на мой счет. Только это может занять по времени до трех недель.

Я успокоил ее, сказав, что мне все равно, сколько времени это займет.

Я уже наполовину прошел путь до выхода, когда, вспомнив, пошагал обратно к стойке.

– Едва не забыл. У меня бронь на октябрь. Мне нужно ее отменить.

Регистратор внесла это в компьютер, приговаривая:

– Хорошо. Разумеется. Ведь вы же сейчас здесь.

– Нет. Не поэтому. На самом деле. Это потому… Это должно было быть годовщиной моей свадьбы. Только моя жена скончалась.

Она резко глянула на меня. Я видел, как она старалась сложить два и два в том, что уже успела заметить во мне.

– Ой, нет. Мне так жаль. Это ужасно.

– Да. Так и есть. Это ужасно. А знаете, что еще я только что выяснил? Только что выяснил, что это – проклятущая правда, нравится она мне или нет. И что я ни черта не способен сделать, чтоб это изменить. Почти три месяца уже прошло, а я только-только сообразил, что должен с этим примириться. Ну не сумасшествие ли?

– Это не сумасшествие, – возразила она. – Такими мы созданы.

– Думаете?

– Да-а. Думаю. Мы берем всего понемножку за раз, потому что все и сразу нас погубит. В любом случае бронь я сниму.

– Нет. Знаете, что? Пусть себе. Я передумал. Оставьте, как есть. Может, в октябре я еще вернусь сюда совсем в себе.

Женщина еще с минуту разглядывала меня. Я понятия не имел, о чем она думала.

– Если передумаете, нам понадобится всего лишь уведомление за двадцать четыре часа.

– Не думаю, что понадобится, – сказал я.

Потом я поехал домой.

От номера Ричарда я пошла обратно к обрыву. Было едва-едва светло. Ни души вокруг. Думаю, я всех перебудила.

Я чувствовала всякую всячину, какую, казалось, прежде не замечала. Ничего большого, грандиозного. Просто мелочи. Дуновение ветра на лице. Подошвы ног, касающиеся сандалий всякий раз, когда те касались земли. Стебелек розы у меня меж пальцев.

Я думала, что во дворике кто-нибудь да сидит, но в тот момент он был полностью в моем распоряжении. Что было просто прелестно. Потому как я могла сделать это вслух.

Только знаете, что? Думаю, я все равно бы это вслух сделала. Но была приятность в том, как кругом никого не было, чтоб услышать меня и подумать, что какая-то полоумная.

Я встала на самом краю, около низенькой каменной стенки. Глянула вниз. То не был прямой, гладкий обрыв. Были скалы, я хочу сказать, которые торчали чуть дальше, чем дворик.

Потом я взглянула вверх и вокруг. Откинула голову назад, прицеливаясь забросить розу так высоко, как смогу. Но еще не бросила ее.

– Думаю, он и не собирался дарить это мне, – громко произнесла я. – Думаю, на самом деле он собирался подарить это тебе. Вот. Готова? Держи!

И я запустила цветок ввысь. Он воспарил, перевернувшись пару раз, но потом будто замер в полете. Он был до того легок, что я подумала, может, он вообще никуда не денется. Но потом налетел порыв ветра и отнес розу подальше. Она упала на какие-то камни, но я видела, как она наполовину перекатывалась, наполовину перепрыгивала через них, а потом ветер снова подхватил ее и понес еще дальше в глубь каньона. А потом роза упала, и я уже не видела, куда она после этого подевалась.

Мне никогда не узнать, в какой глуби каньона оказался этот цветок. В той, думаю, в какой ему нужно было.

Перед тем как уйти, я проговорила:

– Ладно, прощай. – А потом, сделав шаг-другой, обернулась и еще сказала: – Спасибо тебе.

Я не сказала, за что конкретно. Подумала: она поймет.

Только-только становилось совсем светло, когда я позволила себе залезть обратно в палатку, где лежал Виктор.

Я поняла, что он не спит, потому как он быстро перевалился на другой бок, повернувшись ко мне спиной. Джекс облизал мне все лицо, будто меня много месяцев не видал. Было приятно. По крайней мере, хоть кто-то в палатке все еще разговаривал со мной.

Я легла на спальник поближе к спине Виктора.

– Прости, – сказала.

– Ты спала с ним, ведь так? – Голос у него был такой, словно он плакал. Будто изо всех сил старался не заплакать, но ничего не мог с собой поделать.

– Ага. За это и попросила только что прощения.