Кто правит бал - Фридрих Незнанский

Просьба была встречена без особого энтузиазма, но никто не отказался.

Баллистикам понадобилось два дня, и результат поверг Грязнова в состояние мрачной задумчивости. Нашлась-таки одна пуля, не подходившая ни к чьему пистолету, — пуля-убийца. И теперь для чистоты эксперимента нужно было проверить все без исключения оружие всех без исключения сотрудников. А на Грязнова уже и так косились весьма неодобрительно, и только его руководящий пост сдерживал народ от прямых упреков.

На эти исследования понадобилось несравненно больше времени. Но результат был нулевой — искомый пистолет не обнаружен. Значит, либо кто-то воспользовался не табельным, а личным оружием, либо пришел человек со стороны, либо кто-то изнутри, но не подвергшийся проверке, например, технический персонал: секретари, уборщицы, сантехники, дворники, лаборанты, практиканты.

Каждый из трех вариантов с разной скоростью вел в тупик. Лопатить такое количество людей, полагаясь только на их честное слово, невозможно. Оставалось обратиться к расследованию на уровне психологии.

Грязнов попробовал до мельчайших подробностей восстановить события того дня. Хотя бы с того момента, как они с Турецким переступили порог МУРа. До того, он помнил это совершенно точно, мысли пострелять у них не возникало.

Итак, они вошли в здание. И поднялись в его кабинет. По дороге, разумеется, встретили человек как минимум десять. Потом посидели, хотели выпить, но поняли, что нечего, поспорили: кто виноват в том, что не заехали и не взяли. Потом Турецкий на что-то обиделся и сказал, что поедет лучше к себе, Грязнов зачем-то вышел его проводить, хотя обычно этого не делал, зашли в туалет, вышли и где-то, то ли прямо в туалете, то ли еще где-то рядом, Турецкий вдруг вспомнил о мальчиках для битья и предложил погасить стресс в тире. Потом они спускались в тир и наверняка еще кого-то встречали, кого — Грязнов, сколько ни старался, вспомнить не мог, помнил только, что с кем-то здоровался и, разумеется, всю дорогу до тира Турецкий хвастался, что сейчас покажет класс.

То есть кто-то, услышав их разговоры, вполне мог последовать за ними, и, улучив момент, когда Егорыч будет священнодействовать с чаем, а без этого точно не обошлось, хоть старик и утверждает, что ни на минуту не отвлекался и видел всех входящих, выходящих и просто проходящих мимо, этот кто-то вбежал, стрельнул и убежал.

Но все вышеперечисленное еще раз подтверждает, что стрелял свой. Никто из посторонних не мог знать, что Егорыч всегда, после каждой стрельбы затаскивает Грязнова в свою каморку на стакан чайку (правда, чаем эту жидкость называет только Егорыч: чай как таковой в ней если и присутствует, то в ничтожно малых дозах, а в остальном это травы, употребление которых помогает от всех болезней, повышает потенцию и способствует росту волос и мозгов и чего-то там еще). Никто посторонний тем более не мог знать, что когда Егорыч готовит свой божественный (преотвратительный, кстати, на вкус) напиток, то не видит и не слышит ничего вокруг, потому как занят точной дозировкой и еще обязательно произносит над этой бурдой какие-то заклинания, чтобы повысить ее целебные свойства.

Но кто же, кто убийца? Который, кроме всего прочего, еще и снайпер. У Грязнова как-то сама собой созрела мысль, что Турецкого убивать вовсе и не собирались. Его хотели напугать, возможно, на время вывести из игры. И при этом стреляли не в руку, не в плечо, не в ногу, наконец.

Стреляли в наушник, чтобы просвистело у самого виска, чтобы страшнее, натуральнее все выглядело.

Или он все-таки ошибается? У убийцы дрогнула рука или Сашка действительно отклонился?

Как найти снайпера среди уборщиц, секретарш и шоферов — было непонятно. Поднимать личные дела, беседовать со школьными друзьями и соседями: уж не хвастал ли кто, что бьет белку в глаз со ста метров?

Женщин, правда, из числа подозреваемых можно исключить. В мужском туалете женщина их подслушать не могла, а по дороге, если бы они повстречали особь противоположного пола до сорока пяти лет (то есть способную еще довольно резво передвигаться), Турецкий бы не преминул отпустить что-нибудь солененькое или, наоборот, восторженное в ее адрес, и Грязнов бы это запомнил.

Остаются мужчины. Грязнов озадачил секретаршу просьбой составить ему список всех сотрудников-мужчин, не имеющих табельного оружия, не старше пятидесяти лет и не тяжелее девяноста килограммов. Список секретарша обещала подготовить часика за три, и, чтобы не терять время даром, Грязнов решил пока поговорить с персоналом СИЗО, дежурившим в ночь смерти Гвоздя.

Начальник охраны внутренней тюрьмы, оскорбленный подозрениями в свой адрес, рассказывал медленно, тщательно взвешивая каждое слово.

— Как и было приказано, проверял камеру каждый час. Примерно до полуночи задержанный не спал: ворочался с боку на бок, вскакивал, бродил из угла в угол, потом, наверное, заснул, по крайней мере, мне так показалось. Он лежал на левом боку, отвернувшись к стене, лежал неподвижно. Я решил, что он спит, но продолжал подходить к смотровому окошку каждый час. Когда в шесть утра он все так же оставался в неизменной позе, я вошел в камеру и попробовал его разбудить, но он уже был холодный.

— Кто-нибудь посторонний появлялся? — спросил Грязнов, заранее зная, что ответ будет отрицательным.

— Нет.

— Составьте мне список всех, кого видели с девяти вечера до шести утра.

— В изоляторе?

— Всех. А заодно график своих передвижений.

— Вы меня подозреваете?

— Я всех подозреваю, в том числе и себя. Если все твои подчиненные подтвердят, что видели меня в обозначенный отрезок времени в окрестностях камеры Гвоздя, будем на меня заводить дело.

— Но вас же там не было.

— Вот именно. Но кто-то же был, или это кто-то из твоих. Выбирай.

Контролеры СИЗО смогли сообщить еще меньше. Поскольку задержанный был особо важный, начальник караула взялся сам его проверять, и они к камере Гвоздя даже не подходили. Никого из посторонних также не видели.

Фроловский прилетел в Германию не один. Турецкий, глядя по телевизору репортаж о его прибытии в Бонн, с удовольствием отметил, что он привез с собой жену. Кроме того, с ним была целая делегация министров, капиталистов и специалистов. Ожидалось подписание крупного пакета соглашений с немцами по инвестированию ими чего-то нашего и продаже нам чего-то ихнего.

Прилетел Фроловский в Бонн, но провел там меньше суток и переместился в Мюнхен. Турецкому это было на руку: лететь в Бонн не хотелось, а поговорить с дражайшим родственником было нужно, чем скорее, тем лучше.

Причем Турецкий желал встретиться с Фроловским обязательно до того, как тот посетит торгпредство, и до того, как встретится со Снегирем.

Причину своего нетерпения Турецкий сам себе объяснял так называемой психологической форой: даже если премьер уже осведомлен о его, Турецкого, выпадах, пока он не поговорил с людьми и не выяснил всех нюансов, он как бы более уязвим и более поддается психологической обработке. А Турецкий собирался на него давить. Состязаться с ним в казуистике себе дороже, тут он любого за пояс заткнет, иначе не удержался бы на своем посту так долго. Значит, нужно давить, терроризировать, обкладывать красными флажками и загонять собаками, припирать к стенке, шантажировать, короче, делать все, что невыносимо и чуждо его возвышенно-правильной душе. И тогда будут у нас ответы.