Волшебный фонарь Сальвадора Дали - Мария Спасская

Ситуация была безвыходная. Графиня Татьяна Андреевна вновь пересчитала деньги – одиннадцать рублей. И это все, что осталось от семисот двадцати пяти целковых, отложенных на уплату банку по закладным. Пересчитала и, протяжно вздохнув, прижалась лбом к холодному стеклу. За окном в сгущавшихся ранних сумерках белели присыпанные снегом яблони, темнела знакомая с детства беседка, и, позвякивая цепью, глухо лаял старый лохматый Барон.

Невозможно было и представить, что этот старинный усадебный дом, и сад, и сорок десятин земли принадлежат их семье последние дни. Село Привольное неминуемо уйдет за долги, как ушли с легкой руки графа усадьба Каменевка и Старо-Архангельское. Разве могла графиня подумать, отправляясь на пару недель к сестре в Питер, что, вернувшись в свое имение, застанет все в таком виде? Резко обернувшись, Татьяна Андреевна обвела сердитым взглядом темный парадный зал со следами многодневной попойки и с ненавистью уставилась на похрапывающего на диване мужа. Александр, воспользовавшись отсутствием супруги, устроил совершенный бедлам.

Едва подъехав к усадьбе и увидев в будке вместо старого верного Барона свернувшегося на снегу урядника, графиня сразу же почувствовала неладное. Урядник спал, и спал настолько крепко, что не проснулся даже от топота прогарцевавших мимо наемных лошадей, доставивших Татьяну Андреевну со станции в Привольное. Дворня отчего-то жалась по углам, и встречать хозяйку вышел только заспанный мальчишка с кухни. Удивляясь, отчего среди белого дня наступило сонное царство, графиня прошла в дом и чуть не споткнулась о распластавшегося на пороге дьякона из соседнего Расторгуева. Несмотря на ужасающий холод и сквозняки, гуляющие по нетопленным комнатам, духовное лицо посапывало на полу в дезабилье, подложив под голову скомканную рясу.

Перешагнув через спящего гостя, хозяйка прошла сквозь буфетную с начисто опустошенными шкафами, брезгливо окинула взглядом привалившегося в беспамятстве к стене приказчика Тихона в несвежей нижней рубахе и в засаленном котелке. Пытаясь найти мужа среди анфилады комнат, графиня перешагивала через катающиеся по полу пустые бутылки и прикрывала нос надушенным платком – запах перегара был так густ, что его, казалось, можно было резать ножом. Повсюду на темной лаковой мебели валялись предметы туалета и стояли тарелки с объедками и полупустые хрустальные бокалы.

Мужа Татьяна Андреевна обнаружила в парадном зале. Одетый во фрачную пару, граф стоял перед огромным, во весь простенок, разбитым зеркалом, переступая босыми ногами по битому стеклу и рассматривая свое изображение в уцелевший зеркальный осколок, бивнем мамонта свисающий с массивной золоченой рамы. На левой руке его была надета желтая замшевая перчатка, а другой рукой, без перчатки, граф держал коллекционную дамасскую саблю, одну из тех, что в живописном беспорядке были развешаны на стенах его кабинета. Еще не заметив появления жены, граф размахнулся и рубанул по остаткам зеркала, едва успев увернуться от рухнувшей из рамы острозубой махины. Негромко выругавшись, Александр обернулся и только тогда увидел графиню.

– Татьяна Андреевна! – обрадовался он. – Как вовремя! Душа моя, такое горе! Деньги в доме совершенно закончились. Не будьте букой, пошлите за шампанским!

– Где Вера? – сухо осведомилась графиня Каменева.

– Гостит у этой. У своей. Курсистки Сонечки, – промямлил граф, приближаясь к дивану и медленно оседая на него, точно ослабев от беседы с женой.

Стараясь держать себя в руках, Татьяна Андреевна развернулась и, предвидя катастрофу, устремилась к кабинету. По пути она заглянула в людскую, распорядилась протопить дом, отправить гостей восвояси и послать к соседям за дочерью. Распахнув дверь кабинета, графиня сразу же направилась к столу и, выдвинув нижний ящик, достала то, что осталось от отложенных на оплату векселей денег. Одиннадцать рублей! И это все?

Зажав в кулаке оставшиеся деньги, помещица заторопилась обратно, к Александру, желая получить разъяснения. Но супруг уже спал на диване, прижав к груди саблю и сверкая в отблесках свечи битым стеклом на босых ступнях. Пройдя сквозь гостиную, Каменева застыла у окна, глядя на сгущающиеся сумерки, дожидаясь дочери и размышляя, где раздобыть недостающую сумму.

За окном раздался оглушительный грохот, и небо расцветилось тысячами ярких огней. Затем еще раз. И еще. Графиня набожно перекрестилась, пробормотав:

– Господи, помилуй! Час от часу не легче! Не хватало нам фейерверков! Еще лес спалят.

Грохот доносился из пустующей усадьбы Григорово, выставленной на продажу за долги. И по всему выходило, что кто-то в отсутствие Татьяны Андреевны купил соседнее имение и нынче празднует новоселье. Закружились тоскливые мысли на тему предстоящего визита в банк с просьбой об отсрочке по закладным. Вероятнее всего, отсрочку не дадут, ибо Привольное уже заложено-перезаложено, и в скором времени имение выставят на продажу, и новые хозяева их усадьбы так же, как нынче в Григорово, будут давать салют в свою честь. Погруженная в невеселые размышления, графиня стояла у окна до тех пор, пока семнадцатилетняя Вера не ворвалась в гостиную, радостно кинувшись на шею матери. Отстранившись от дочери, графиня холодно спросила:

– Почему ты мне не написала?

– О чем, мама? – округлила глаза девушка.

– Обо всем этом свинстве, – Татьяна Андреевна театрально обвела комнату рукой. – И что отец пропил деньги, отложенные для банка.

– Но, мама, откуда мне было знать? Как только вы уехали, я сразу же перебралась к Сонечке. У них так весело! Каждый день гости! А вчера была новая соседка, Ангелина Лившиц, ее семья на днях поселилась в Григорово. Та самая Ангелина Лившиц! Представляете, мама? Сошедшая с небес дочь шоколадного короля!

История с девочкой-ангелом в свое время наделала в Москве немало шума. Кондитерская Бенедикта Лившица на Никольской улице ничем не выделялась среди прочих заведений подобного рода до тех пор, пока однажды теплой летней ночью под двери магазинчика не подбросили корзинку с новорожденной малышкой. Закутанная в розовые пеленки, крохотная девочка была довольно мила, и обнаруживший ее ранним утром Бенедикт счел это знаком судьбы и решил оставить малютку себе. А развернув пеленки, так и ахнул – на спинке у младенца были крылья!

Падкие до сенсаций журналисты тут же расписали этот случай во всей красе, и в кондитерскую на Никольской толпами повалили покупатели, желая лично увидеть то самое крыльцо, на котором стояла корзинка с крылатой девочкой, и на добряка-немца, удочерившего маленького ангелочка. Хозяин был рад каждому любопытному и не только охотно рассказывал, но и показывал всем желающим крохотную Ангелину – так он окрестил свою названую дочь.

На фоне шумихи вокруг подкидыша бизнес коммерсанта пошел в гору, и вскоре немец открыл несколько новых магазинов в Москве и Санкт-Петербурге. И даже построил кондитерскую фабрику, назвав ее своим именем. Вскоре фабрика Лившица получила мировую известность, ибо владелец ее не только производил отличные конфеты, но и умел их выгодно подать. Изделия упаковывались в красивые коробочки, отделанные шелком, бархатом и кожей, с витиеватой надписью: «Бенедикт Лившиц. Товарищество паровой фабрики шоколада, конфет и чайных печений». Расчет был на то, что эти коробочки, расписанные такими замечательными художниками, как Врубель, Бакст и Бенуа, рачительным хозяйкам будет жалко выбрасывать, и, стоя на полках, упаковки от сладостей послужат напоминанием о фабриканте и его продукции.