Украденный сон - Александра Маринина

«Ну вот, теперь придется с Пашей объясняться. Господи, ну зачто мне эти напасти, ну почему я все время должен что-то скрывать, кому-товрать, о чем-то недоговаривать? Почему инженер или слесарь могут позволить себебыть честными, открытыми и искренними, не врать без необходимости и спокойноспать по ночам, а я не могу? Что же это за профессия такая, Богом проклятая,людьми презираемая, судьбой обиженная! Ах, Паша, Пашенька, ты без малого двадесятка лет у меня на глазах, ты – моя правая рука, ты – мой первый помощник,моя надежа и опора. Ты плакал вот в этом самом кабинете, когда врачи сказали,что у твоей любимой женщины рак, потому что ты – женатый человек и не можешьпровести вместе с ней последние месяцы ее короткой и не очень-то счастливойжизни. А потом ты снова плакал, но уже от радости, потому, что врачи ошиблись,и твоя возлюбленная, хоть и тяжко больная, но жива до сих пор и, вполневероятно, нас с тобой переживет. Я всегда верил тебе, Паша, и ни разу, тыслышишь, ни разу за эти два десятка лет ты меня не подвел. Мы с тобой всегда наразных орбитах, потому что ты вечно споришь со мной и, как правило, несоглашаешься ни сразу, ни потом, когда я выложу тебе все свои аргументы.

Но в процессе наших споров оттачиваются и шлифуютсякомбинации и ходы, хотя, честно тебе скажу, иногда мне хочется тебя убить. Втебе нет фантазии, полета, творчества, в тебе нет широты и размаха, но зато всеэто есть во мне, даже в избытке, опасном для окружающих. Ты – педант икрючкотвор, ты – зануда и перестраховщик, ты – ворчун и брюзга, ты моложе меняна восемь лет по паспорту и старше лет на семьдесят по жизни. Мы с тобой всегдана разных орбитах, но все эти годы я любил тебя и верил тебе. Что же мне делатьсейчас? Может, ты меня научишь?»

Мысленно перекрестившись, полковник Гордеев принял решение.

– Видишь ли, Паша, – начал он ровным бесстрастнымголосом, стараясь унять внутреннюю дрожь и заглушить мерзкий липкий голосок,ехидно нашептывающий: «А если и он тоже? Откуда ты знаешь, что он не с ними?»

Жерехов слушал начальника не перебивая. Его маленькие темныеглазки внимательно поблескивали, обычно чуть сутуловатые плечи сейчас таксогнулись, что, казалось, шеи у него вовсе нет, как, впрочем, и груди, и низкоопущенный подбородок навечно сросся с ладонью, о которую опирался.

По мере того как Виктор Алексеевич рассказывал, губыЖерехова становились все тоньше, пока наконец щеточка аккуратных усиков несомкнулась с подбородком. Сейчас он был вызывающе, отчаянно уродлив, напоминаясъежившегося и готовящегося к атаке хорька.

Когда Гордеев умолк, его заместитель некоторое времяпомолчал, потом глубоко вздохнул, распрямил плечи, расцепил сжатые в замокпальцы рук и, болезненно поморщившись, принялся массировать затекшую поясницу.

– Что скажешь, Паша? – прервал молчание Гордеев.

– Много чего. Первое. К делу это не относится, но явсе-таки скажу, потому что мы с тобой давно работаем вместе и, Бог даст,поработаем еще.

Ты подозреваешь всех, в том числе и меня. Тебе трудно былорешиться на разговор со мной сегодня, потому что ты думаешь, что Ларцев можетоказаться не единственной фигурой в этом деле. Ты и сейчас до конца не уверен,не совершаешь ли ошибку, обсуждая со мной дело Ереминой. И я хочу, чтобы тызнал, Виктор: я на тебя не в обиде. Я понимаю, как тяжко тебе подозревать тех,кого ты любишь и уважаешь. Но ты должен признать, что это – темные, еслихочешь, грязные стороны нашей работы. Их нельзя избежать, от них нельзяуклониться, поэтому тебе не должно быть неловко. Не ты это придумал и не ты вэтом виноват.

– Спасибо тебе, Паша, – тихо произнес Гордеев.

– Не за что, – усмехнулся Жерехов. – Теперь второе.Ответь мне, Виктор: чего ты хочешь?

– В каком смысле?

– Перед тобой две проблемы: убийство Ереминой и твоиподчиненные. Ты должен отдавать себе отчет, что обе они одновременно нерешаются. Силенок у нас маловато. Вот я и спрашиваю тебя, какую из двух проблемты хочешь решить, а какой – пожертвовать.

– А ты изменился, Паша, – заметил Гордеев. – Помнится,еще год назад мы с тобой чуть не поссорились, когда я убеждал тебя, что поимкойнаемного убийцы можно пожертвовать, если взамен получить возможность понять,как работает нанимающая его организация. Ты тогда категорически со мной несоглашался и грозил мне всеми карами небесными за предательство интересовправосудия. Не забыл?

– Не забыл. Кстати, это было не год назад, а полтора.Ты всегда соображал быстрее меня, все перемены на лету улавливал, поэтому изнас двоих начальник не я, а ты. Я, Витя, тугодум, ты же знаешь. То, что длятебя было очевидным еще в прошлом году, я начинаю постигать только теперь.

Вот и скажи мне, рассчитываешь ли ты раскрыть убийствоЕреминой?

– Честно?

– Честно.

– Если честно, то нет. Я могу это сделать, но не хочу.

– Почему?

– Людей жалко. Человек, который задействовал такиесилы, чтобы скрыть изнасилование, по которому срок давности истек, и дажесовершил ради этого новое преступление, – такой человек ни за чем не постоит.Суд и тюрьма ему не грозили, потерпевшая в милицию не заявляла, так что куголовной ответственности его нельзя привлечь ни при каких условиях. Переправкарукописей за границу и их использование, даже если приносит огромные доходы,уголовно ненаказуемы, это сфера авторского права. И если он так перепугался,что организовал убийство девушки, как только чуть-чуть запахло паленым, этозначит, что под угрозой оказалась его репутация, которая, по-видимому, стоит вданном случае куда дороже, чем свобода. А дороже свободы, Паша, ничего нет.Только жизнь.

– Ну и что дальше? Ты хочешь сказать, что за егорепутацией стоит целая группа людей, которые его не пощадят, если он ихподведет?

– Вот именно. Или на нем есть еще какие-то грехи,которые обязательно вылезут на свет божий, если будет продолжена работа поубийству Ереминой. Поэтому он будет драться до последнего. Он жизнь своюспасает. Сегодня на него работает Ларцев, уж не знаю, за какие такие золотыегоры.

А завтра он возьмется за кого-нибудь другого. Методов-товсего два: подкуп и шантаж. Каждый из нас живет только на зарплату, и у каждогоиз нас есть близкие. Вот тебе, Пашенька, и весь расклад. За Анастасию они ужепринялись. Дальше рисковать я не могу.

– Согласен с тобой, – кивнул Жерехов. – Я бы тоже нестал рисковать.

Я бы сделал по-другому. У тебя есть какие-нибудьсоображения?

– Никаких, – вздохнул Колобок.

Внезапно он вскочил с кресла и заметался по кабинету, вмигпревратившись в прежнего Колобка Гордеева.

– Я ничего не могу придумать, пока не пойму, чтопроизошло у Каменской, – нервно выкрикнул он, пробегая за спиной у Жерехова иогибая длинный приставной стол для заседаний. – У меня руки связаны, я боюсьсделать что-нибудь не то и навредить ей. Пойми, Паша, тот факт, что она ничегоне передала через врача, говорит только об одном: она откуда-то узнала, что вигре – не только Ларцев, что есть и другие, и неизвестно, кто они, поэтому навсякий случай доверять нельзя никому. Откуда она это узнала? Что там у нееслучилось? Есть тысячи вариантов и комбинаций, которые можно было бы сейчас жезадействовать, но это можно делать только тогда, когда понимаешь, что на самомделе происходит. А вслепую можно такого напороть!..