Риф, или Там, где разбивается счастье - Эдит Уортон

Инстинкт неистово сопротивлялся этим усилиям воли. Почему прошлое или будущее удерживает ее, когда настоящее принадлежит ей столь прочно? Зачем безумно отказываться от того, чего другая все равно не получит? Чувство иронии нашептывало, что, если она прогонит Дарроу, он достанется не Софи Вайнер, а первой женщине, которая встретится ему на пути — как в подобный час встретилась сама Софи… Но простой факт, что она способна думать о нем такое, отбросил ее, дрожащую, в противоположную крайность. Она представила себе, как постепенно смиряется с подобным понятием жизни и любви, представила Эффи, растущую под влиянием женщины, в которую она превратится, — и спрятала глаза от унизительной картины…

Они сидели за ланчем, когда Дарроу доставили вызов, которого он ждал. Он протянул телеграмму Анне, и она прочла, что посол, по дороге на лечение в Германии, прибудет в Париж следующим вечером и желает переговорить с ним до своего возвращения в Лондон. Мысль, что решающий миг совсем близок, так взволновала ее, что по окончании ланча она ускользнула на террасу и оттуда спустилась одна в сад. День был пасмурный, но без дождя, пахло палой листвой. Она бесцельно брела под голыми деревьями — тропинкой, по которой они с Дарроу шли к реке в первый его приезд. Она была уверена, что он не попытается последовать за ней: наверняка догадался, почему ей захотелось побыть одной. Бывали моменты, когда казалось, одиночество ее удваивается от уверенности, будто он читает, что у нее на сердце, тогда как для нее его сердце совершенно закрыто…

Она бродила больше часа и, когда вернулась в дом, увидела из холла, что Дарроу сидит за письменным столом в кабинете Оуэна. Он услышал ее шаги, поднял голову и, не вставая, повернулся в кресле. Их глаза встретились, и она увидела его ясный и улыбающийся взгляд. У его локтя лежала груда бумаг — очевидно, служебная корреспонденция. Она поразилась его способности так невозмутимо заниматься делом, но потом с иронией подумала, что подобная отрешенность — признак его превосходства. Она переступила порог и направилась к нему, но, приближаясь, внезапно представила себе Оуэна, стоящего снаружи в холодных осенних сумерках и смотрящего на Дарроу и Софи Вайнер у освещенного лампой стола… Видение было столь живо, что у нее перехватило дыхание, как от удара, и она беспомощно опустилась на диван, загроможденный книгами. И тут же отчетливо поняла, что конец наступил. «Когда он заговорит, я скажу ему!» — подумала она…

Дарроу, отложив перо, мгновение молча глядел на нее, затем встал и закрыл дверь.

— Я должен ехать завтра, рано утром, — проговорил он, присев на диван рядом с ней.

Его голос звучал серьезно, с легкой ноткой грусти. Она сказала себе: «Он знает, что я чувствую…» — и от этой мысли ей стало менее одиноко. Выражение его лица было жестким и в то же время нежным — в первый раз она поняла, что он пережил.

Она не сомневалась в необходимости расстаться с ним, но сейчас было невозможно объявить ему об этом.

— Оставляю тебя одного с твоими письмами, — сказала она, вставая.

Он не стал возражать, а просто спросил в ответ:

— Пойдешь со мной сейчас прогуляться?

И ей сразу пришло в голову пойти с ним к реке и доставить себе в последний раз трагическое наслаждение посидеть рядом с ним в маленьком павильоне. «Возможно, — подумала она, — там мне будет легче сказать».

Однако при возвращении с прогулки сказать было нисколько не легче; но тайное решение сделать это до его отъезда принесло ей неестественное успокоение и в последний час сказалось приступом меланхолии. Продолжая обходить тему, которая опаляла их лица своим пламенем, они упорно говорили о других предметах, и Анне казалось, что разумом они никогда не были так близки друг другу, как в этот час, когда их сердца были так разъединены. В колеблющемся пламени любви потускнело колеблющееся пламя мысли, которая когда-то озарила ее сознание. Она забыла, насколько Дарроу расширил ее мир и раздвинул ее кругозор, и с болью от двойной потери увидела себя среди скукоженных мыслей.

Впервые ей ясно увиделось, какой будет ее жизнь без него. Она вообразила, как пытается сосредоточиться на каждодневных заботах, и все, что прежде было ярким и живым, теперь представлялось безжизненным и суетным. Попыталась думать о том, как полностью посвятит себя развитию дочери, подобно другим матерям; но предположила, что те матери лелеяли свои чада, помня о пережитом счастье. У нее же не было ничего, и вся ее неудовлетворенная молодость продолжала требовать то, что недополучила.

Поднявшись наверх, чтобы одеться к обеду, она сказала себе: «Это последний мой вечер с ним, и потом, перед тем как пожелать ему покойной ночи, я скажу».

Отсрочка разговора не казалась неоправданной. Дарроу показал ей, как боится пустых слов, как решительно уклоняется от бесплодных споров. Он, должно быть, прекрасно знал, что происходит в ее душе с момента своего возвращения, однако, когда она пыталась открыть ему душу, уходил от ее откровений. Поэтому она просто следовала примеру его поведения до последнего момента, словно сказать ей было уже нечего…

Этот момент, похоже, наступил, когда в обычное свое время после обеда мадам де Шантель поднялась к себе. Она немного задержалась, чтобы попрощаться с Дарроу, которого не надеялась увидеть утром, и ее любезный намек на его скорое возвращение прозвучал для Анны как голос судьбы.

Весь день лил холодный дождь, и после обеда они перешли в интимную обстановку теплой дубовой гостиной, закрыв двери в зябкую перспективу покоев. Осенний ветер, дувший от реки, выл вокруг дома голосом потери и разлуки, и Анна с Дарроу сидели молча, словно боялись нарушить обнимавшую их тишину. Уединение, свет камина, гармония мягких портьер и старинных тусклых картин навевали магию покоя, сквозь которую Анна чувствовала глубоко в сердце приглушенный пульс неодолимого блаженства. Как она могла подумать, что этот последний момент будет подходящим, дабы объявить о своем решении, когда, казалось, он вобрал в свою быстротечность все великолепие ее мечты?

Закрыв дверь, Дарроу продолжал стоять у порога. Анна чувствовала, что он смотрит на нее, и сидела неподвижно, считая ниже своего достоинства прятаться за фальшивым словом или жестом. В эти последние минуты она хотела предстать перед ним настоящей, какая есть, чтобы он унес с собой этот ее образ.

Он подошел и присел к ней на диван. Секунду они молчали, затем он сказал:

— Сейчас, дорогая, я должен получить от тебя ответ.

Она выпрямилась, ошеломленная тем, что он как будто вынуждает ее сказать то, что она и намеревалась.

— Сейчас? — единственное, что она смогла пробормотать.

— Я вынужден ехать первым поездом. Утром у меня будет не больше секунды.

Он взял ее за руку, и она сказала себе, что необходимо освободить руку прежде, чем она скажет то, что должна сказать. Но отвергла эту уступку слабости, которой решила не поддаваться. В конце концов она оставила руку в его ладони и не отвела глаз: не будет она в их последний час вместе бояться ни малейшей капли любви к нему.