Риф, или Там, где разбивается счастье - Эдит Уортон

Она знала, не мог он рядом с ней не чувствовать этого ее внутреннего смятения, и надеялась, что он разрушит колдовство каким-нибудь освобождающим словом. Но постепенно поняла: он сознает тщетность слов и решительно настроен на то, чтобы поддержать ее в намерении вести себя так, будто ничего не случилось. Еще раз она мысленно обвинила его в бесчувствии, ее воображение осаждали мучительные видения его прошлого… Бывало ли с ним подобное и раньше? Если это был случайный эпизод — «минутной глупости и безумия», как он назвал его, — она еще могла бы понять или хотя бы начать понимать (ибо на определенной стадии воображение всегда отказывало ей); но если это было лишь звено в цепи подобных искушений, одна мысль об этом бесчестила все ее прошлое…

Эффи, пока у нее не было гувернантки, позволяли обедать внизу; и в вечер возвращения Дарроу Анна оставалась с девочкой еще долго после того, как в дверях гостиной появилась няня и подала ребенку знак, что пора ложиться спать. После того как ее наконец увели, Анна предложила сыграть в карты, а когда это развлечение мало-помалу завяло, пожелала Дарроу доброй ночи и вслед за мадам де Шантель поднялась наверх. Но мадам де Шантель никогда не засиживалась допоздна и во второй вечер, любезно намекнув, что намерена оставить Анну и Дарроу наедине, покинула их раньше обычного…

Анна сидела и молчала, слушая ее удаляющиеся и наконец замершие в отдалении трудные шажки. У мадам де Шантель сломались деревянные пяльцы для вышивания, и Дарроу, предложивший починить их, придвинул свое кресло к столику с лампой. Анна наблюдала за тем, как он сидит, склонив голову и хмуря брови, и пытается соединить концы рамки. Вид его, спокойного, поглощенного столь пустячным делом, придавал комнате дух интимности, очарование знакомой картины; и она снова подумала, что ничего не знает о сокровенных мыслях человека, который сидит рядом, как мог бы сидеть муж. Свет от лампы падал на его белый лоб, здоровый загар щеки, тонкие загорелые руки. Глядя на эти руки, она словно чувствовала их прикосновение и сказала себе: «Та, другая женщина сидела и смотрела на него, как я сейчас. Она знала его так, как я не знала еще никогда… Может быть, сейчас он думает о ней. Или, может, он полностью забыл это, как я забыла все, что было до того, как появился он…»

Он выглядел молодым, деятельным, полным сил и энергии — мужчиной, не созданным, чтобы напрасно томиться и жить воспоминаниями. Она спрашивала себя, обладает ли всем, чтобы удержать или удовлетворить его. Сейчас он ее любит, в этом она не сомневалась, но как она может надеяться его сохранить? Разница в возрасте у них настолько мала, что она уже чувствует себя старше. Пока еще эта разница незаметна и, по крайней мере внешне, они выглядят одногодками, но недомогание или несчастье быстро эту разницу проявят. Она подумала с горечью: «Он нисколько не постареет, потому что бесчувствен; я же буду чувствовать все…»

А когда она перестанет нравиться ему, что тогда? Что ему свойственно — клясться на словах или более глубокая молчаливая верность? Какова его теория на этот счет, каково внутреннее убеждение? Но какое ей дело до его убеждений или теорий? Нет сомнения, сейчас он любит ее и верит, что будет любить и впредь, и полагает, что если разлюбит, то его преданность будет защитой от перемены отношения к ней. Что она хотела знать, так это не то, что он думает об этом наперед, а что побудит к действию или удержит его в критический час. Она не полагалась на собственное искусство обольщения, слишком уверенная, что не обладает таковым! И если какой-нибудь добрый волшебник предложил бы наделить ее этим искусством, она теперь знала, что отвергла бы дар. Ей трудно было постичь желание обманной любви…

Дарроу, отложив пяльцы, подошел к ней и сел рядом; и она почувствовала, что он хочет сказать что-то важное.

— За мной наверняка пошлют через день-два, — начал он.

Она ничего не сказала на это, и он продолжал:

— Ты скажешь мне до отъезда, когда мне вернуться за тобой?

Впервые со своего возвращения в Живр он прямо упомянул о дате их свадьбы, и вместо того, чтобы ответить, она выпалила:

— Хочу, чтобы ты знал кое-что. На днях в Париже я виделась с мисс Вайнер.

Он покраснел, пораженный.

— Ты послала за ней?

— Нет, она услышала от Аделаиды, что я в Париже, и пришла. Пришла, желая уговорить меня выйти за тебя. Я подумала, что тебе следует знать об этом.

Дарроу встал.

— Рад, что ты сказала мне. — Он проговорил это с заметным усилием, чтобы сохранить спокойствие.

Он отошел, и ее взгляд последовал за ним.

— Это все? — спросил он, помолчав.

— Мне кажется, это очень много.

— Именно об этом она уже просила меня.

По его голосу она поняла, как глубоко он тронут, и ее пронзила дрожь ревности.

— Знаю, это было ради тебя! — Он ничего не сказал, и она добавила: — Это был весьма благородный поступок… Почему бы не поговорить об этом?

Наклонив голову, она сквозь опущенные ресницы наблюдала за борьбой эмоций на его лице.

— Я не уклоняюсь от такого разговора.

— Разговора о ней, вот что я имею в виду. Мне кажется, если б я смогла поговорить с тобой о ней, я лучше знала бы…

Она не докончила фразу, смутившись, и он спросил:

— Что ты хочешь лучше знать?

Краска выступила на ее лице. Как она может сказать ему то, в чем с трудом признается себе? Не было ничего, что она не хотела бы знать, ни единой складки или щели в его тайне, куда ее пробудившееся воображение не стремилось бы проникнуть; но она не могла подвергать ни мисс Вайнер низменным прикосновениям запоздалой ревности, ни Дарроу — соблазну принизить Софи в попытке улучшить свое положение. Софи поступила крайне великодушно, и достойно ответить Анна могла лишь тем, что примет Дарроу от нее без вопросов…

Она подняла на него глаза:

— Думаю, достаточно упомянуть ее имя. Так бояться этого — неправильно. Если я буду действительно бояться, придется отказаться от тебя.

Он склонился над ней и прижал к себе.

— Нет, ты не можешь сейчас отказаться от меня! — воскликнул он.

Она не сопротивлялась, когда, не говоря ни слова, он крепко обнял ее, но прежний ужас снова встал между ними, и с ее губ готово было сорваться: «Что я могу сделать, когда я так боюсь?»

Ужас оставался и на другое утро, и она поняла, что должна преодолеть состояние безволия, в которое постепенно погружалась, и сказать Дарроу, что не может стать его женой.

Осознание этого пришло к ней в часы бессонной ночи, когда сквозь слезы разочарованной страсти она оглянулась на свое прошлое. Оно лежало перед ней, ее единственный роман, во всей своей презренной нищете, ничтожнейшее из ничтожных приключений, самое жалкое из сентиментальных заблуждений. Она обвела взглядом комнату — комнату, где провела так много лет и где, если сердце молчало, мысль ее была жива, — и представила себя впоследствии, сжавшейся перед массой презренных подозрений, неоправданных компромиссов и уступок. В эту минуту откровения она увидела, что Софи Вайнер выбрала лучшую участь и что отказ может обогатить там, где обладание оставляет пустыню.