Огненный всадник - Михаил Голденков

— Хорошо, — соглашался Радзивилл, — но сходиться начнем с сорока метров и до подхода к барьеру каждый волен первым сделать выстрел, когда ему заблагорассудится.

Пац усмехнулся. Сорок метров! Неужто Богуслав собирается стрелять с такого расстояния?! Да пуля никогда точно не попадет в цель с сорока шагов! Оно верно, Богуслав слыл хорошим фехтовальщиком и неплохим стрелком, но с тридцати шагов из пистолета все равно не попасть. Даже с двадцати пяти. Пац прекрасно знал, что за светским щеголем Бо-гуславом скрывается хороший боец. Однако это не означало, что Богуслав может попасть в цель с сорока или тридцати шагов. В лучшем случае — с пятнадцати-двадцати. Пац был уверен, что сам он с двадцати шагов в безветренную погоду свободно сразит своего неприятеля.

Секундантов Богуслава и Паца напутало короткое расстояние между шляпами, служившими барьером.

— Спадары! Может, все-таки помиритесь? Ведь незаконное дело — стреляться! — умоляли они Паца и Радзивилла.

Но темпераментные дуэлянты и слушать не хотели о примирении. И вот оба литвинских князя встали на расстоянии пятидесяти шагов друг от друга. Утренний прохладный ветер развевал каштановую шевелюру Богуслава с красными бантами на концах длинных волос. Князь пригладил тоненькие усики над верхней губой дулом пистолета, определяя силу ветра.

— Сходитесь!

Утренняя дымка над прудом на окраине Миттавы, казалось, вздрогнула от прогремевшего выстрела. Богуслав стрелял первым, с немыслимого расстояния — двадцать семь шагов. Пац согнулся пополам и рухнул в мокрую от росы траву. Богуслав почти сдержал свое обещание — удивительно, но пуля обожгла пах его сопернику. Тем не менее, Пац предпринял титанические усилия подняться. Однако ему попасть в Богуслава было уже нереально, пуля прошла мимо, а Слуцкий князь громко заявил, что раздосадован, не услышав свиста пролетевшей мимо пули.

— Надеюсь, я остудил ваш пыл, молодой нахал! — усмехаясь, крикнул он, подняв и отряхнув от росы шляпу, наблюдая, как секунданты оказывают помощь Пацу, срывая с него штаны.

— Пан Богуслав! Вам лист от пана гетмана! — к Радзивил-лу бежал слуга, размахивая в воздухе белым бумажным пакетом. Отвернувшись от что-то кричавшего ему Паца, Богуслав зашагал навстречу слуге, сбивая ботфортами росу со свежей июньской травы.

Януш Радзивилл звал кузена объединиться против восточной угрозы. Богуслав откликнулся немедля. Он собрал небольшое войско и вместе с Янушем выдвинулся к Могилеву, но там их никто не ждал. Могилев еще пятого червеня начал переходить на сторону царя, когда из города выехал пан Константин Поклонский с четырнадцатью горожанами, прослышав, что казаки Хмельницкого орудуют на юге Литвы. Поклонский поехал к ним, чтобы договориться с атаманом Иваном Золотаренко о союзе. Доверенное лицо Золотаренко пан Спасителев отправил Поклонского к Хмельницкому.

— Нехай Хмель решит, что с тобой робить, — сказал Спасителев с таким видом, будто присутствие Могилевского пана его раздражает. Но и Хмельницкий, больше думающий о том, как бы разорвать союз с Москвой и заключить его со Швецией и Речью Посполитой, не проявил интереса к новоиспеченному «союзнику» и послал его в царский стан под Смоленск.

— Только подарки не забудь. Там не принято без даров приезжать, — хмуро напутствовал Поклонского русинский гетман.

22 июля Поклонский добрался-таки до Смоленска, где все еще шла ожесточенная осада города. Лагерь московитян несколько остудил пыл пана: мимо него на носилках безостановочно проносили убитых и раненых, мертвые лежали рядами, накрытые грубой холстиной, перевязанные раненые на костылях или с палками бродили по лагерю, где-то валялись пьяные, где-то хмельной стрелец дрался с напившимся английским наемником… Распознав в Поклонском и его спутниках союзных литвинов, подходили какие-то мрачные бородатые мужики, дурно пахнущие потом и порохом, в темной поношенной одежде, с мушкетерскими берендейками через плечо, и полушепотом спрашивали табачку. Кто-то предлагал обменять трофейный кинжал или пистолет на хлеб, табак или вино, кто-то делал вообще странные непристойные предложения… «Не поторопился ли я?» — с ужасом думал Поклонский, косясь на неприступные стены города, изрыгающие клубы порохового дыма. Смоленск, пусть и потрепанный, огрызался и сдаваться, похоже, не собирался этой явно не менее потрепанной изнывающей толпе оборванцев. Но Поклонский понимал: обратной дороги для него уже нет.

Однако в царском шатре настроение могилевчанина чуть-чуть улучшилось. Стол московского государя ломился яствами, а бравая охрана радовала глаз белоснежными кафтанами. Царь в шелках, украшенных жемчугом и каменьями, приветливо улыбался Поклонскому, милостиво наливал меда, выслушал и присвоил ему титул полковника, а также пожаловал пану «40 соболей в 50 рублев, денег 4 рублев, а людем его оказано государево жалование от казны». Перед Поклон-ским поставили задачу склонить Могилев к сдаче, а «шляхту и всяких служилых людей прибирати к себе в полк». Царь обещал платить им жалованье, сохранить шляхте все привилегии и льготы. Под конец встречи Поклонскому выделили сорок семь стрельцов под командованием Михаила Воейкова и отправили назад в Могилев. Поклонский обещал выполнить все, но на душе у него кошки скребли — он хорошо знал, что далеко не все в Могилеве пойдут под власть царя. Чтобы перестраховаться, Поклонский выслал вперед себя четырех стрельцов с письмом к горожанам о сдаче города.

Тем временем казак Башука подбивал Могилевскую чернь к бунту, убеждал гнать шляхту и идти под царскую руку. Многие православные его слушали с энтузиазмом, ибо к пропаганде Башуки подключился и игумен Кутеинский из православного монастыря Иоиля Труцевича.

— Верно! — кричали мужики. — Гнать всех этих католиков да реформистов! Царь — он тоже православный! Наши нужды лучше знает!

Однако в начале августа верные гетману могилевчане избили и выбросили Башука за ворота города. Были также схвачены и арестованы четыре стрельца, которые привезли в город письмо с предложением Поклонского сдаться царю. Могилевский державец пан Петровский приказал строить мост для переправы через Днепр армии Радзивилла. Но дни шли, приехал Поклонский, а гетман — нет. Настроенная за царя чернь «столицы бунтов Литвы» все больше и больше набирала силу. В середине августа Петровский заявил, что гетман, скорее всего, разбит и на помощь не придет. Верные своей стране шляхта, мещане и ратники покинули город, и, когда силы Богуслава и Януша все-таки подтянулись к Могилеву, впускать их было некому.

В Могилеве царило пиршество негодяев. Шляхта, присягнувшая царю, делила, словно серебряные бабушкины ложки, дома и хозяйства тех евреев и шляхтичей, которые покинули Могилев. Поклонский даже написал челобитную, где просил поделить брошенное имущество. Бояре приговорили «жидовские дворы отдавать по крепостям, а на которые крепостей не положат, и тем быть за государем». Поклонский в своем рвении угодить царю также подал и такую челобитную: «Бьем челом вашему царскому величеству, чтоб жиды в месте Могилеве жития никакого не имели». Царь целиком удовлетворил прошение: «Той статье быть так». Назревала трагедия, о которой евреи Могилева даже не догадывались. Им было объявлено собирать свое добро и ехать в Печерск. Женщины плакали, не желая уезжать с насиженных мест, но… выбора не было. Евреи, куда могли, прятали золотые дукаты, женщинам и детям в косы заплетали драгоценные каменья и монеты, запекали их в хлеб. Длинный обоз обреченных еврейских торговцев выехал из Могилева в сторону Печерска. Приказ Поклонского был ужасен: «нагнать и убить всех, чтобы никто не ушел, а все богатство жидовское привезти назад в Могилев». На ничего не подозревавших беженцев налетела конница. Убийцы исправно выполнили приказ Поклонского, но все же не усмотрели — одной семье удалось спастись от кровавой расправы. Уцелели лишь те, кто в самом Могилеве согласился перейти в христианство московской веры. Зачем царю нужны были такие христиане? Один он знал на то ответ…