Фандом - Анна Дэй

– Отпусти девушку, не то получишь пулю между глаз! – уверенно приказываю я.

Он не видит, что под комбинезоном всё мое тело покрыто мурашками от страха.

Взглянув на изуродованные руки девушки, Эш на мгновение опускает оружие. Гем тут же берёт на мушку меня, но на этот раз я не застываю от леденящего страха – на этот раз меня сотрясает жаркая ярость. Моё тело двигается быстрее, чем мозг осознаёт происходящее. Резким ударом я выбиваю у гема пистолет. От неожиданности Эш спускает курок, и гем с воплем хватается за плечо.

Сжав тоненькую руку девушки повыше локтя, я командую:

– Скорее, бежим!

Мы скатываемся по лестнице. На втором этаже только пустые комнаты, перевёрнутая мебель, осколки стекла, окровавленные простыни. Никого – ни гемов, ни дефов. В большой гостиной на первом этаже тоже никого.

– Иди домой, – говорю я девушке.

– Спасибо, – тихо со слезами благодарит она и выбегает из комнаты.

Мы с Эшем стоим вдвоём, слыша лишь музыку и наше дыхание. Его руки дрожат, и пистолет бьёт его по ноге.

– Куда все подевались? – спрашиваю я.

В книге повстанцы освободили дефов и оставили гемов, где нашли. Избитые и униженные гемы вряд ли осмелились бы открыть новый притон в ближайшее время.

– В Колизей, – отвечает Эш. – Торн приказал нам тащить гемов в Колизей.

Мне даже не надо спрашивать – зачем. Ответ я и так знаю. Именно я по глупости подсказала Торну, как поступить с гемами.

«Они заслужили настоящий танец повешенных», – сказала я Торну в церкви.

Колизей. Я иду обратно в Колизей. Канон словно тянет меня на правильную дорогу, не давая сойти с неё слишком далеко. Похоже, от виселицы мне не сбежать.

Уже видны городские ворота. Двое бывших охранников стоят у стены, держась за окровавленные головы. Мы осторожно приближаемся к Колизею. Чем ближе мы подходим, тем сильнее у меня болят глаза от яркого света фонарей.

– Наверное, застали охрану врасплох, – говорит Эш.

– Скорее! – Я хватаю его за руку. – Нам нужно остановить Торна. Он не должен повесить гемов.

– Что? Зачем?

– Помнишь, что ты сказал мне в саду?

– Выбери меня, ведь я лучше полубожественного Уиллоу? – невинно глядя на меня, отвечает Эш.

Улыбнувшись шутке, я напоминаю:

– Нет, ты сказал, что только гемы могут восстать – прекратить варварство, творимое с дефами.

– Разве я так говорил? Очень умно звучит.

– Смысл моего задания был в том, чтобы показать гемам, что это не дефы, а они безжалостные звери. Если мы их просто убьём, они никогда не станут считать нас людьми. Они никогда не восстанут.

Эш пристально смотрит мне в лицо:

– Тебе никогда по-настоящему не нравился тот полубог?

– Как же! Ты видел, какой он качок?

Эш со смехом целует меня в губы.

Мы пробираемся в Колизей через ту же деревянную дверь, что и неделю назад. Только тогда я была одета в костюм для «Комик-Кона», перепугана и совершенно растеряна. Сейчас, залитая яркими огнями прожекторов, арена выглядит совсем иначе, немного напоминая картинку из нашего с Баббой слияния разумов. И я чувствую себя иначе. У меня есть важная цель. Вспомнив о том, что в книге в это самое время Роза и Уиллоу, будто крысы, спешат к реке по старым трубам, я ощущаю прилив гордости. Я решила спасти дефов! Я та самая крошка цветок, которая принесёт дефам надежду!

Повстанцы расставили охрану у всех дверей. Они готовы стрелять по первому знаку. На другом конце Колизея темнеет эшафот. С толстой перекладины свисают верёвочные петли. Меня охватывает дрожь, тоненькие волоски на коже рук встают дыбом. Перед эшафотом выстроилась длинная цепь приговорённых. Даже издали ясно, что это гемы – все высокие, широкоплечие. Повстанцы загоняют их на эшафот, подталкивая дулами ружей. Несколько дефов, как муравьи, взобрались на перекладину виселицы.

– Подождите меня! – вдруг слышится знакомый голос.

– Ты же должен быть с Мэтью и Саскьей! – кричу я, подбегая к Нейту.

– Я смылся! – радостно объявляет брат, сияя широкой улыбкой.

– Нейт! Здесь очень опасно!

– Я тоже хочу это видеть, – выпрямившись во весь рост, чтобы казаться старше, заявляет Нейт.

Эш осторожно кладёт руку ему на плечо:

– Подрасти сначала. Сейчас тебе лучше уйти.

– Нет, Бельчонок, – мотает головой упрямый Нейт. – Ты даже не представляешь, как мне надо быть здесь. – Поднырнув под руку Эша, Нейт несётся к эшафоту, и мы бежим следом.

На перекладине сидит Даррен, проверяя верёвочные петли, а Торн стоит под виселицей, подкручивая какие-то болты.

– Торн, подожди! – кричу я, взлетая по ступенькам на эшафот.

– Что, помочь решила?

– Их нельзя вешать.

– Это ещё почему? Они вешают дефов каждую субботу!

– И это неправильно. Ты и сам знаешь.

Подтащив к себе гема, Торн ставит его на закрытый люк. В свете прожекторов блестят золотистые волосы. Это Говард Стоунбек, он моргает стеклянными глазами и всё ещё находится под действием снотворного. Его рот заткнут кляпом, но он жалобно стонет, обращаясь ко мне.

Торн впечатывает огромный кулак Говарду в ухо.

– Умолкни! – Повернувшись ко мне, он говорит: – Дефы идут на казнь безвинно. Гемы, которых ты видишь здесь, все, как один, садисты, извращенцы, а некоторые и педофилы. Не хочешь смотреть, как они будут плясать, – отвернись.

Ярость, с которой Торн произносит эти слова, напугает кого угодно. Внизу стоит Нейт. Его лицо тоже застыло в ужасе. Надо было заставить его уйти, хоть на руках вынести с арены обратно к Саскье.

– Это убийство, – поворачиваюсь я к Торну.

– Это цена свободы, – отвечает мне лидер повстанцев. Набросив верёвку на шею Говарду, он сдвигает узел поближе к его шее. – Половина этих гемов – политики. Представляешь, сколько народу узнает об этом? Что о нас скажут, увидев тела этих мерзавцев на виселице? – Он сжимает щёки Говарда так, что его губы выпячиваются вокруг кляпа. – Этот гадёныш, к примеру, Говард Стоунбек. Говард – тварь бесстыжая – Стоунбек!

Повстанцы тащат гемов к люкам, набрасывают им на шеи верёвки. Только Эш стоит рядом, положив руку мне на плечо.

В отчаянии я хватаю Торна за руку, не давая ему потянуть за верёвку.

– Если мы будем вести себя как животные, они никогда не станут считать нас людьми.

– Они заслужили право станцевать этот танец и почувствовать, каково это на самом деле, – отвечает Торн. – Ты сама мне это говорила, крошка цветок. На месте любого повстанца ты бы радовалась их казни.